If I had a world of my own, everything will be nonsense. Nothing will be what it is, because everything will be what it isn't.
Сама от себя не ожидала, на самом деле
Название: Беги от меня
Автор: Monstrr
Бета: Kise x Kuroko Team
Пейринг: Кисе Рёта/Куроко Тецуя
Размер: 3204 слова
Жанр: ангст, слэш, дарк
Рейтинг: NC-17
Предупреждения: нон-кон, принудительный оргазм, насилие, дарк!Кисе
Примечание: написано по заявке на Kuroko no Basuke kink: dark!Кисе/Куроко. Игра в прятки. Беспомощность Куроко и насильственный оргазм. NH!
Открывать только после прочтения предупреждений
Страх — самое отвратительное и мощное оружие против человека.
Страх разрывает на молекулы уверенность в себе и своих силах, сбивает с толку и путает мысли. Из-за него рушится все, включая внутренний стержень и малейшие отголоски надежды. Страх убивает изнутри, ломает, сковывает, не дает дышать. Он делает слабым и беспомощным, отчаянным настолько, что сам себе становишься противен. Глядя страху в глаза одни застывают, не в силах пошевелиться, и с пустотой вместо мозгов ждут конца — неважно какого, а другие — несутся прочь со всех ног без оглядки.
Тецуя тоже бежит. Кроссовки скрипят по полу, легкие обжигает воздухом, мышцы горят и каменеют, кровь стучит в висках, оглушая. Быстрее, не оглядываться, только не оглядываться, всегда смотреть только вперед.
Пустые коридоры, закрытые на ключ двери, эхо собственного дыхания и почти непроглядная темнота. Старшая школа Сейрин впервые кажется настолько жуткой и опасной. В один миг она превращается в ловушку, стальную клетку без шанса выбраться, запирая один на один со своими кошмарами.
Такое уже было раньше, только школа была другая, коридоры — длиннее, да и сил бороться — куда меньше. Возможно, на этот раз у Тецуи получится избежать повторения прошлого. Ему уже не четырнадцать лет, он больше не худой мальчишка, которого до дрожи пугает мысль хоть на пару минут задержаться после вечерней тренировки, который на предложение друзей поиграть в прятки бледнеет и отвечает резким отказом.
Тецуя знает свой страх в лицо, знает, как его избегать и как с ним бороться. Но не смотря на это шепот подсознания чужим голосом все-таки напоминает ему: "Так ты думал и в прошлый раз". В прошлый, позапрошлый и все остальные "прошлые", начиная с ночи после самого первого. Меняется день недели, месяц и ход игры, иногда меняется концовка - всегда горькая и убивающая желание жить. Но шепот в голове и животный ужас всегда такие же — гонят изо всех сил, леденят кровь, заставляют вспоминать.
Чувствуя, как подкашиваются ноги, Тецуя заворачивает за угол и тяжело приваливается к стене, сжимает губы, чтобы не выдать себя рваным выдохами. Ровно через пять секунд в пустоте эхом разносится:
— Я иду искать!
Сердце бешено мечется в груди, кажется вот-вот проломит кости. Пальцы вдруг становятся ледяными, по линии позвоночника ползет дрожь, и на мгновение кажется, что совсем рядом раздаются чужие шаги. Тецуя закрывает глаза, переводит дыхание. Нет, показалось. Но расслабляться нельзя — если долго стоять на одном месте, то рано или поздно его найдут. Всегда находят.
Бесшумно добраться до конца коридора, потом вниз по лестнице и направо. Ноги несут его сами, чисто на автомате. Тецуя не думает, куда его тянет, а стоит, на самом деле. Но единственная четкая мысль среди всего хаоса, который творится у него в голове, — интересно, какой именно момент он упустил, не досмотрел, что снова оказался в этой ситуации.
Ах, да. Точно. Все началось с...
— Товарищеский матч. С Кайджо. Ты же не серьёзно? — у Хьюги голос измученного старика и до смешного кислое лицо.
Рико улыбается, и глаза ее как-то подозрительно сияют.
— Конечно, не серьёзно. Это даже матчем не назовешь. Вы просто потренируетесь вместе пару часиков.
— С Кайджо?
— Ага.
Хьюга борется с желанием убиться обо что-нибудь твердое. Быстро и безболезненно. Потому что Кайджо уже начинают надоедать с этими матчами-реваншами и прочей ерундой, которой они целой командой на пару со своим тренером всем игрокам Сейрин проедают мозги. Проигрывают — требуют отыграться, выигрывают — тут же назначают день следующей схватки. Чокнутые. И ведь присосались, чертовы пиявки в сине-белой форме, можно подумать, вокруг других школ для этого нет.
Спорить с тренером нет смысла, особенно когда Айда такая довольная. Значит, что-то замышляет, как всегда. Команда будет в полном восторге. Хьюга так и слышит их унисон: "Опять?", и скулёж. Когда-нибудь Сейрин, плюя на закон, всем дружным составом порубит Кайджо на мясные кубики. Однажды настанет этот прекрасный день, а пока надо убиваться на тренировке. Может, если порвать их своим баскетболом, они перестанут пилить Сейрин нервы.
Хьюга вздыхает и идет обратно на поле. Но проходя, ни он, ни Рико, уже зарывшаяся с головой в свои бумажки со схемами, так и не заметили Куроко, все это время стоящего сбоку от них. Почти белый лицом призрак, таящийся в тени.
Тецуя не может сдвинуться с места. Новость о предстоящей совместной тренировке вышибает землю из под ног и заставляет волосы на затылке встать дыбом. Это странно, потому что обычно такой реакции на Кайджо нет. Тецуя спокойно играет против Кисе, даже ходит с ним и Кагами перекусить после учебы. Он приручил свой страх и знает, что на виду у других людей он в безопасности. В конце концов, Кисе ничего не делает уже целый год после Тейко. Приходит после занятий в Сейрин, зовет гулять или побросать мяч на выходных, иногда звонит, чтобы поболтать, но не больше. Не подстерегает за углами, как раньше, не изучает голодным, незнакомым взглядом, не пытается остаться наедине. Кисе улыбается, открыто и искренне, радуется каждой встрече, достает своими историями с работы и часто шутит. Тецуя надеется, что Кисе успокоился, пришел в себя и избавился от той своей стороны, что до сих пор пугает до тошноты и почти детского желания забиться под кровать, сжимаясь клубком. Иллюзия дружбы делает эту надежду почти реальной и постепенно ослабляет стены, которыми Тецуя себя окружает. Все хорошо.
Но почему-то его не отпускает странное, тянущее ощущение, что что-то не так. Тецуя не может дать ему название, зато точно помнит, что уже испытывал его когда-то очень, очень давно.
Спустя три дня оно становится сильнее, почти звенит в ушах, когда во время перерыва Тецуя замечает, как его тренер и Кисе о чем-то говорят, то и дело на него поглядывая. Рико кивает, и по ее изогнутым бровям видно, что в основном она задает вопросы. Кисе, по обыкновению, говорит много и со странной улыбкой. Слишком милой и вежливой.
Тецуе это совсем не нравится. Как и то, что после совместной тренировки с Кайджо Рико заявляет:
— У тебя плохая выносливость, и мы должны это исправить.
Под "исправить" она имеет в виду дополнительные нагрузки и лишнюю парочку десятков кругов, пока другие убирают зал и принимают душ. Теперь Тецуя возвращается домой на полтора часа позднее, еще более измотанный. Занимается он один, что самое необычное. Рико, как он понимает, верит, что Куроко не будет халтурить и честно выполнит намеченную программу, поэтому и сама не остается, и не просит кого-то присмотреть за ним.
Хотя тренировки проходят спокойно, без проблем, что-то внутри сжимается каждый раз, когда все уходят, и в зале становится непривычно тихо и одиноко, не комфортно. Будто ждет чего-то неизбежного. И это самое "неизбежное" не заставляет себя долго ждать.
Тецуя роняет мяч скорее на рефлексах, чем от неожиданности: у его тела есть привычка каменеть, когда в пустом пространстве спиной чувствует прожигающий взгляд.
— Поздновато для тренировок. Разве ты уже не должен быть дома?
Тецуя не хочет оборачиваться: и так знает, кто стоит в дверях. Он хочет кинуть все и убежать как можно дальше отсюда, а еще лучше — просто исчезнуть. Но вместо этого собирает остатки сил и равнодушно бросает через плечо:
— Как раз решил закончить на сегодня.
Единственный незапертый выход перекрывает высокая фигура. Кисе дружелюбно улыбается, сверлит полупустыми глазами. Светлые джинсы, толстовка на молнии, из разреза виден кусочек чего-то серого — не спортивная форма и уж точно не школьная. Значит — из дома. Зачем тащиться под ночь в чужую школу?
Тецуя с трудом сглатывает накативший было ком, чудом давит подступающую панику. Ему-то уже точно понятна причина, была понятна с самого начала.
По спине пробегает неприятный холодок — знакомое чувство. Просто собрать вещи, не переодеваясь, накинуть ветровку и уйти до того, как Куроко окончательно перечеркнут все возможности побега.
В раздевалку с ним Кисе не идет. Он стоит там же, когда Тецуя выходит с сумкой наперевес и слабой надеждой, что ему все же повезет и его оставят в покое. В памяти всплывает смутно знакомая фраза: "Надежда умирает последней, и потому убивает мучительнее всего". И правда ведь.
— Я тебя провожу. Если ты не против, конечно.
Ребра сдавливает, не давая продохнуть, в груди расползается ледяное и жгучее. Против или нет — не имеет абсолютно никакого значения. Тецуя честно не понимает для кого этот театр. Хотя фильмы ужасов тоже начинаются с идиллий и пустых диалогов.
Проходя мимо Кисе, у Тецуи начинает все мелко дрожать: внутри и снаружи. Плечо мажет по деревянному косяку и это немного больно, но лучше так, чем нечаянно коснуться чужого плеча.
По сравнению с залитым светом ламп спортивным залом, школа встречает их кромешной тьмой и кажется давно заброшенной. Здесь уже никого нет кроме них двоих, а значит не у кого просить помощи. Тецуя съеживается и пропускает момент, когда позади затихают шаги. Вот она — последняя реальная возможность. Надо идти, уносить ноги, пока ему не наступают на пятки и не дышат в затылок, однако что-то заставляет остановиться и повернуть голову. И тут же пожалеть об этом.
Кисе упирается спиной в дверь, откидывает голову, не сводя с Куроко взгляда, того самого — парализующего, голодного, который ночами сводит судорогой не только тело, но и заштопанную психику. Кошмар Тецуи оживает в паре метров от него. Кошмар медленно поднимает руки и закрывает ладонями глаза, кривит губы оскалом, обнажая зубы.
— Раз, — растягивая гласные, шипит Кисе и без затяжной паузы продолжает:
— Два.
Не думая и доли секунды Тецуя скидывает сумку с плеча, швыряет куда-то вбок ветровку и бежит. Начинается. "Пять" и "шесть" долетают до него уже за поворотом, но такие же четкие и намного громче. У него есть время до тридцати, чтобы спрятаться. Пытаться выбраться бессмысленно: главные двери, пока еще не закрытые, находятся на другом конце школы. Если бы не животный страх, уже переходящий границу человеческого — сковывающего по рукам и ногам, — Тецуя и с места не сдвинулся. Иногда, до начала отсчета или пересечения взглядов, в корке подсознания мелькает: зачем убегать, ведь все равно найдут, где ни притаишься, найдут, выволокут и снова сокрушат все усилия и попытки жить нормально, открывая старые раны. Но прежде чем Тецуя успевает принять безвыходность своего положения и наконец сдаться, его уже несет, куда глаза глядят.
Уж что-что, а инстинкт выживания невозможно контролировать. Даже если бежишь не от смерти.
Первая часть игры заканчивается быстро: Кисе находит его почти сразу и с легкостью ловит за ворот футболки.
Довольно иронично: вместо того, чтобы убежать подальше, Тецуя делает крюк и возвращается в раздевалку, думая, что там точно искать не будут. Похоже, его мысли знают лучше, чем он сам. За что теперь и расплачивается.
Его разворачивают, удерживая за плечи. Тецуя поднимает глаза и деревенеет: прямо на него смотрит чудовище, часть прошлого, которую хочется вырвать с корнем голыми руками и сжечь, но никак не получается. Тело слабеет, кажется, еще чуть-чуть и ноги сломаются, как спички.
Чудовище широко улыбается и напирает, подталкивая, затем замирает, его взгляд неуловимо меняется, и жалкие остатки сил выдержать предстоящий кошмар в тот же миг становятся чем-то дико глупым и невозможным.
Тецуя знает, что будет дальше.
Кисе, не переставая улыбаться, отводит руку назад, и кулак, нацеленный всегда в одну и ту же точку, приближается будто в замедленной съемке, а потом все быстрее и быстрее. Голову откидывает назад, лицо немеет. Из разбитого носа тут же течет — теплые капли струятся вниз, щекочут губы и подбородок.
Первые пару секунд Тецуя ничего не чувствует.
Боль приходит чуть позже вместе с обидой, горячо щиплющей глаза. Когда Кисе восторженно смотрит, как его собственные пальцы размазывают кровь по бледной коже, а потом нежно гладит по щеке, оставляя красные разводы, и в следующую же секунду стирает ласку пощечиной.
Из Куроко вышибает последние остатки здравого смысла, и он захлебывается нахлынувшей как цунами истерикой. Если он не выберется прямо сейчас, то его с концами доломают и уже будет нечего собирать кусками в подобие целого, штопать и лечить нелепой надеждой. Он напрягается, будто тело вдруг не свое, а совершенно чужое и неуправляемое, бьет, куда может, пытается проскользнуть к дверям, однако его попытки быстро пресекают железной хваткой и приторно-сладким голосом:
— Курокоччи, пожалуйста, не дергайся. Иначе мне придется сделать тебе очень больно, а я этого не хочу.
Уже делаешь. Сделал. И не раз.
Тецуя дергается еще раз и тут же получает кулаком в живот, давится на вдохе. Тело сгибает пополам, тянет вниз. Его грубо перехватывают и кидают на пол, придавливая сверху. Собственная беспомощность уже не кажется такой горькой, как осознание, что не смотря на развитые мышцы и за год подросшие силы его, как и раньше, легко скручивают будто куклу, и он не может сделать ровным счетом ни-че-го.
Отвратительный влажный след заставляет вздрогнуть, стукнувшись головой о железную дверцу. Язык скользит по линии подбородка, обводит губы, слизывая кровь; от тихого полустона внутри Тецуи что-то трещит и рвется.
Когда чужие руки подхватывают бедра и тянут вверх резинку спортивных шорт, он вскрикивает и давится всхлипом.
— Нет, нет, нет, — пальцы отчаянно цепляются за тонкую ткань, мир перед глазами начинает дрожать и расплываться.
— Хва-атит. Я не смогу, — Тецуя судорожно мотает головой, пытается разглядеть хоть малейшие остатки чего-то человеческого в искаженном пугающим голодом взгляде, через которые можно достучаться, может — переубедить. Но не встречает там ничего и мельком напоминающего человека.
Тецуя смотрит в глаза своему страху и понимает, что абсолютно безоружен против него.
Первые слезы тихие и почти незаметные, едва ощутимым теплом разделяют лицо на три части, потом дыхание сбивается, и тело прошибают глухие рыдания.
— Курокоччи, Курокоччи, — повторяет как заведенный Кисе, поглаживая голубые волосы. — Курокоччи, успокойся. Твои слезы нам не помогут. Чувствуешь? — тянет за запястье вниз к выпуклому жару под застежкой джинсов. — Этому они тоже не помогут. Поэтому не плачь, ладно? — и прижимается губами к приоткрытому рту в отвратительно-невинном поцелуе.
— В конце концов, мы оба знаем, кто победит в этой игре.
Ответить не получается: руки смыкаются на горле, сжимают, отрезая доступ к кислороду. Тецуя пытается вздохнуть, вырваться или хотя бы ослабить хватку, однако, конечно же, у него не получается. Большие пальцы нажимают посередине — он давится воздухом, бессмысленно пялится вперед, ничего толком не видя. Только светлые волосы и белозубая улыбка разбавляя наступающую темноту.
Свинцовая тяжесть заполняет каждую клеточку. Руки безвольно падают по бокам, голова опускается на грудь; Тецуя больше не может контролировать свое тело. Не может и помешать, пока с него стаскивают шорты и нижнее белье, разводят в стороны ноги, согнув коленях, и гладят сначала по животу, затем — ниже. В ушах гудит, но он все равно слышит глухой щелчок — промежность неприятно накрывает прохладой, стекает между ягодиц, медленно, тягуче. Скользкие пальцы сразу давят на расслабленное колечко мышц и легко входят внутрь. Тецуя хрипит и захлебывается слюной; он настолько беспомощен, что не может даже сжаться. Горло снова стискивает, только на этот раз не руки — комок горечи. Каждый раз одно и то же и все равно будто впервые. К такому никогда не привыкнешь.
Пальцы медленно разминают, растягивают, скорее для удовлетворения собственных желаний, чем от заботы или каких-то светлых чувств. Хотя в их самую первую игру Кисе уверял, что позаботится о Куроко и подготовит его, потому что очень любит и не хочет причинять боль.
В том, как он врывается в измученное тело, силой берет то, что ему не принадлежит, в принципе не может быть и намека на любовь. Если только любовь — это огонь, который в ничто сжигает все, чем когда-то был, и заливает оставшийся пепел болью и страхом.
Любви нет и в нетерпеливых толчках, в придавивших к полу руках и сбивчивом горячем шепоте на ухо.
— Курокоччи такой мягенький и мокренький там, такой открытый для меня.
"Закрой рот. Не надо, не говори так".
— Это тело точно знает, кому принадлежит.
"Чертов лжец".
— Курокоччи ведь сам виноват. Он слишком соблазнительный и вкусный. Как я мог устоять?
"Это не правда, не смей обвинять других! Это ты, это всегда только ты".
— Мой. Красивый. Послушный. Мальчик.
"Замолчи, замолчи, замолчи-и".
Мир расползается силуэтами из-за дурацких слез. Тецуя задушено кричит. Его чудом не рвут до крови, как раньше, но это все равно больно, и он выгибается, пытаясь увернуться от скользящего между ягодиц члена. Ошибка.
— О-о, Курокоччи тоже нравится. Я так счастлив, — мурлыкает Кисе, коротко целуя пересохшие губы. — Тогда... Сейчас станет еще лучше.
Когда Тецуя чувствует, как в ладони сжимают его вялый член, он надеется, что ему показалось. К сожалению, кольцо пальцев у основания оказывается вполне реальным. Тецуя хочет откинуть от себя руку и не успевает даже дернуться: его хватают за волосы и прикладывают затылком об пол. Звенящая тишина резко оглушает, взгляд плывет. Накатившая легкость перекрывает боль, и реальность ускользает, погружая сознание в покой. Всего на долю секунды.
А потом начинается ад.
Вперед-назад, вперед-назад, глубоко, хлестко, с силой. Член хлюпает, скользя в покрасневшую, растянутую дырку, бедра шлепаются о ягодицы. Тецуя хрипит, уставившись в потолок, и даже не реагирует на то, что у него стоит от ласки незнакомо нежных пальцев. Грубое, непрерывное вторжение и медленные поглаживания никак не вяжутся у него в голове с одним и тем же человеком. А ведь сразу и не скажешь: движения совсем разные. Так странно. Ему не тяжело от придавившего сверху тела, почти не больно там, внизу, где в него беспощадно вгоняют член, и горло не саднит, хотя должно. Тецуя не отзывается даже на укус в плечо или выкрученный сосок.
Почему-то именно сейчас он вдруг понимает, зачем Кисе выжидал целый год, и это осознание заглушает физическую боль другой, той, от которой хочется вывернуться кишками наружу и истечь кровью.
Свободы не было. Никогда. Его просто отпустили погулять, набраться сил, чтобы опять сломать и на этот раз окончательно и бесповоротно.
И Тецуя действительно ломается. Трещит по старым ранам, разваливается в ничто, крошится жалкими остатками себя прежнего. Он неизбежно теряет что-то важное, оно ускользает прямо из пальцев, а сил дотянуться, вцепиться и не отпускать уже нет. Да и желания тоже — нет.
— Курокоччи, Курокоччи, — надрывно стонет в шею Кисе, вжимаясь в безвольное тело, пытаясь врасти в него кожей, мясом, костями, впитать в себя без остатка.
— Что бы ты ни делал, как быстро ни бежал, я ни за что тебя не отпущу. Никогда-никогда. Неважно, что ты в другой школе, — глубокий вздох, губы целуют мокрый висок, — и играешь не со мной. Никто в этом мире не любит тебя так, как я. И я заставлю тебя это понять.
Кисе Рёта — личный ночной кошмар, оживший страх, красивая оболочка с прогнившим внутренностями. Тень, которая утопит их обоих в своей пустоте.
Кончая в чужой кулак, Тецуя почти счастлив. Почти, потому что с пляшущими белыми точками оргазма под закрытыми веками и кисельными мозгами ему открывается еще одна истина: в действительности он не убегает от Кисе. Любой другой позовет на помощь во всю глотку, расскажет родителям или обратится в полицию, найдет способ вырваться. Тецуя, напротив, держит все в себе, старательно скрывает следы насилия и ждет. Каждый раз знает и ждет, никогда не пытается спастись, хотя интуиция буквально орет о надвигающейся опасности.
Он уже давно сломан, с той первой ночи. И все равно пытается сделать вид, что почти как новенький, целый, не раздробленный на кусочки. Теперь можно перестать.
Кисе целует его лицо, медленно гладит ладонями бока, мнет плечи, перебирает волосы и все это время обещает сделать Тецую самым счастливым человеком во всех существующих мирах. Конечно, после того, как окончательно вдолбит реальность своей любви Куроко в голову единственным правильным для него способом.
Подтянув к себе Куроко за бедра, Кисе трется о мокрую промежность, то не спеша двигаясь между ягодиц, то упираясь в яички.
Этому нет конца.
— Не... надо, — скулит Тецуя из последних сил.
Но огромная тень уже опять нависает над ним, прижимает худые коленки к груди, открывая жадному взгляду влажную, раскрытую дырку. Когда головка проскальзывает в судорожно сжимающееся колечко и внутри все снова распирает, Тецуя может думать только о том, как легко его тело принимает в себя горячий, пульсирующий член, впервые не отзываясь болью.
Они переплетаются руками, раскачиваются навстречу друг другу, этот темп непривычно медленный, и впервые не нужно стискивать зубы, чтобы сдержать боль. Тело отзывается теплыми волнами и тяжестью внизу, где член трется о подтянутый живот.
Это тупик, дальше дороги нет. Кисе выиграл самую важную игру, и теперь ему только остается пожинать плоды своей победы.
Цепляясь пальцами за широкую спину, Тецуя беззвучно плачет в плечо Рёты и жмурится до цветных пятен, не чувствуя ничего, кроме нарастающего напряжения в паху, ритмичных толчков и пустоты в груди.
Он больше не будет убегать. Потому что и спасать-то уже нечего.
Название: Беги от меня
Автор: Monstrr
Бета: Kise x Kuroko Team
Пейринг: Кисе Рёта/Куроко Тецуя
Размер: 3204 слова
Жанр: ангст, слэш, дарк
Рейтинг: NC-17
Предупреждения: нон-кон, принудительный оргазм, насилие, дарк!Кисе
Примечание: написано по заявке на Kuroko no Basuke kink: dark!Кисе/Куроко. Игра в прятки. Беспомощность Куроко и насильственный оргазм. NH!
Открывать только после прочтения предупреждений
Страх — самое отвратительное и мощное оружие против человека.
Страх разрывает на молекулы уверенность в себе и своих силах, сбивает с толку и путает мысли. Из-за него рушится все, включая внутренний стержень и малейшие отголоски надежды. Страх убивает изнутри, ломает, сковывает, не дает дышать. Он делает слабым и беспомощным, отчаянным настолько, что сам себе становишься противен. Глядя страху в глаза одни застывают, не в силах пошевелиться, и с пустотой вместо мозгов ждут конца — неважно какого, а другие — несутся прочь со всех ног без оглядки.
Тецуя тоже бежит. Кроссовки скрипят по полу, легкие обжигает воздухом, мышцы горят и каменеют, кровь стучит в висках, оглушая. Быстрее, не оглядываться, только не оглядываться, всегда смотреть только вперед.
Пустые коридоры, закрытые на ключ двери, эхо собственного дыхания и почти непроглядная темнота. Старшая школа Сейрин впервые кажется настолько жуткой и опасной. В один миг она превращается в ловушку, стальную клетку без шанса выбраться, запирая один на один со своими кошмарами.
Такое уже было раньше, только школа была другая, коридоры — длиннее, да и сил бороться — куда меньше. Возможно, на этот раз у Тецуи получится избежать повторения прошлого. Ему уже не четырнадцать лет, он больше не худой мальчишка, которого до дрожи пугает мысль хоть на пару минут задержаться после вечерней тренировки, который на предложение друзей поиграть в прятки бледнеет и отвечает резким отказом.
Тецуя знает свой страх в лицо, знает, как его избегать и как с ним бороться. Но не смотря на это шепот подсознания чужим голосом все-таки напоминает ему: "Так ты думал и в прошлый раз". В прошлый, позапрошлый и все остальные "прошлые", начиная с ночи после самого первого. Меняется день недели, месяц и ход игры, иногда меняется концовка - всегда горькая и убивающая желание жить. Но шепот в голове и животный ужас всегда такие же — гонят изо всех сил, леденят кровь, заставляют вспоминать.
Чувствуя, как подкашиваются ноги, Тецуя заворачивает за угол и тяжело приваливается к стене, сжимает губы, чтобы не выдать себя рваным выдохами. Ровно через пять секунд в пустоте эхом разносится:
— Я иду искать!
Сердце бешено мечется в груди, кажется вот-вот проломит кости. Пальцы вдруг становятся ледяными, по линии позвоночника ползет дрожь, и на мгновение кажется, что совсем рядом раздаются чужие шаги. Тецуя закрывает глаза, переводит дыхание. Нет, показалось. Но расслабляться нельзя — если долго стоять на одном месте, то рано или поздно его найдут. Всегда находят.
Бесшумно добраться до конца коридора, потом вниз по лестнице и направо. Ноги несут его сами, чисто на автомате. Тецуя не думает, куда его тянет, а стоит, на самом деле. Но единственная четкая мысль среди всего хаоса, который творится у него в голове, — интересно, какой именно момент он упустил, не досмотрел, что снова оказался в этой ситуации.
Ах, да. Точно. Все началось с...
***
— Товарищеский матч. С Кайджо. Ты же не серьёзно? — у Хьюги голос измученного старика и до смешного кислое лицо.
Рико улыбается, и глаза ее как-то подозрительно сияют.
— Конечно, не серьёзно. Это даже матчем не назовешь. Вы просто потренируетесь вместе пару часиков.
— С Кайджо?
— Ага.
Хьюга борется с желанием убиться обо что-нибудь твердое. Быстро и безболезненно. Потому что Кайджо уже начинают надоедать с этими матчами-реваншами и прочей ерундой, которой они целой командой на пару со своим тренером всем игрокам Сейрин проедают мозги. Проигрывают — требуют отыграться, выигрывают — тут же назначают день следующей схватки. Чокнутые. И ведь присосались, чертовы пиявки в сине-белой форме, можно подумать, вокруг других школ для этого нет.
Спорить с тренером нет смысла, особенно когда Айда такая довольная. Значит, что-то замышляет, как всегда. Команда будет в полном восторге. Хьюга так и слышит их унисон: "Опять?", и скулёж. Когда-нибудь Сейрин, плюя на закон, всем дружным составом порубит Кайджо на мясные кубики. Однажды настанет этот прекрасный день, а пока надо убиваться на тренировке. Может, если порвать их своим баскетболом, они перестанут пилить Сейрин нервы.
Хьюга вздыхает и идет обратно на поле. Но проходя, ни он, ни Рико, уже зарывшаяся с головой в свои бумажки со схемами, так и не заметили Куроко, все это время стоящего сбоку от них. Почти белый лицом призрак, таящийся в тени.
Тецуя не может сдвинуться с места. Новость о предстоящей совместной тренировке вышибает землю из под ног и заставляет волосы на затылке встать дыбом. Это странно, потому что обычно такой реакции на Кайджо нет. Тецуя спокойно играет против Кисе, даже ходит с ним и Кагами перекусить после учебы. Он приручил свой страх и знает, что на виду у других людей он в безопасности. В конце концов, Кисе ничего не делает уже целый год после Тейко. Приходит после занятий в Сейрин, зовет гулять или побросать мяч на выходных, иногда звонит, чтобы поболтать, но не больше. Не подстерегает за углами, как раньше, не изучает голодным, незнакомым взглядом, не пытается остаться наедине. Кисе улыбается, открыто и искренне, радуется каждой встрече, достает своими историями с работы и часто шутит. Тецуя надеется, что Кисе успокоился, пришел в себя и избавился от той своей стороны, что до сих пор пугает до тошноты и почти детского желания забиться под кровать, сжимаясь клубком. Иллюзия дружбы делает эту надежду почти реальной и постепенно ослабляет стены, которыми Тецуя себя окружает. Все хорошо.
Но почему-то его не отпускает странное, тянущее ощущение, что что-то не так. Тецуя не может дать ему название, зато точно помнит, что уже испытывал его когда-то очень, очень давно.
Спустя три дня оно становится сильнее, почти звенит в ушах, когда во время перерыва Тецуя замечает, как его тренер и Кисе о чем-то говорят, то и дело на него поглядывая. Рико кивает, и по ее изогнутым бровям видно, что в основном она задает вопросы. Кисе, по обыкновению, говорит много и со странной улыбкой. Слишком милой и вежливой.
Тецуе это совсем не нравится. Как и то, что после совместной тренировки с Кайджо Рико заявляет:
— У тебя плохая выносливость, и мы должны это исправить.
Под "исправить" она имеет в виду дополнительные нагрузки и лишнюю парочку десятков кругов, пока другие убирают зал и принимают душ. Теперь Тецуя возвращается домой на полтора часа позднее, еще более измотанный. Занимается он один, что самое необычное. Рико, как он понимает, верит, что Куроко не будет халтурить и честно выполнит намеченную программу, поэтому и сама не остается, и не просит кого-то присмотреть за ним.
Хотя тренировки проходят спокойно, без проблем, что-то внутри сжимается каждый раз, когда все уходят, и в зале становится непривычно тихо и одиноко, не комфортно. Будто ждет чего-то неизбежного. И это самое "неизбежное" не заставляет себя долго ждать.
Тецуя роняет мяч скорее на рефлексах, чем от неожиданности: у его тела есть привычка каменеть, когда в пустом пространстве спиной чувствует прожигающий взгляд.
— Поздновато для тренировок. Разве ты уже не должен быть дома?
Тецуя не хочет оборачиваться: и так знает, кто стоит в дверях. Он хочет кинуть все и убежать как можно дальше отсюда, а еще лучше — просто исчезнуть. Но вместо этого собирает остатки сил и равнодушно бросает через плечо:
— Как раз решил закончить на сегодня.
Единственный незапертый выход перекрывает высокая фигура. Кисе дружелюбно улыбается, сверлит полупустыми глазами. Светлые джинсы, толстовка на молнии, из разреза виден кусочек чего-то серого — не спортивная форма и уж точно не школьная. Значит — из дома. Зачем тащиться под ночь в чужую школу?
Тецуя с трудом сглатывает накативший было ком, чудом давит подступающую панику. Ему-то уже точно понятна причина, была понятна с самого начала.
По спине пробегает неприятный холодок — знакомое чувство. Просто собрать вещи, не переодеваясь, накинуть ветровку и уйти до того, как Куроко окончательно перечеркнут все возможности побега.
В раздевалку с ним Кисе не идет. Он стоит там же, когда Тецуя выходит с сумкой наперевес и слабой надеждой, что ему все же повезет и его оставят в покое. В памяти всплывает смутно знакомая фраза: "Надежда умирает последней, и потому убивает мучительнее всего". И правда ведь.
— Я тебя провожу. Если ты не против, конечно.
Ребра сдавливает, не давая продохнуть, в груди расползается ледяное и жгучее. Против или нет — не имеет абсолютно никакого значения. Тецуя честно не понимает для кого этот театр. Хотя фильмы ужасов тоже начинаются с идиллий и пустых диалогов.
Проходя мимо Кисе, у Тецуи начинает все мелко дрожать: внутри и снаружи. Плечо мажет по деревянному косяку и это немного больно, но лучше так, чем нечаянно коснуться чужого плеча.
По сравнению с залитым светом ламп спортивным залом, школа встречает их кромешной тьмой и кажется давно заброшенной. Здесь уже никого нет кроме них двоих, а значит не у кого просить помощи. Тецуя съеживается и пропускает момент, когда позади затихают шаги. Вот она — последняя реальная возможность. Надо идти, уносить ноги, пока ему не наступают на пятки и не дышат в затылок, однако что-то заставляет остановиться и повернуть голову. И тут же пожалеть об этом.
Кисе упирается спиной в дверь, откидывает голову, не сводя с Куроко взгляда, того самого — парализующего, голодного, который ночами сводит судорогой не только тело, но и заштопанную психику. Кошмар Тецуи оживает в паре метров от него. Кошмар медленно поднимает руки и закрывает ладонями глаза, кривит губы оскалом, обнажая зубы.
— Раз, — растягивая гласные, шипит Кисе и без затяжной паузы продолжает:
— Два.
Не думая и доли секунды Тецуя скидывает сумку с плеча, швыряет куда-то вбок ветровку и бежит. Начинается. "Пять" и "шесть" долетают до него уже за поворотом, но такие же четкие и намного громче. У него есть время до тридцати, чтобы спрятаться. Пытаться выбраться бессмысленно: главные двери, пока еще не закрытые, находятся на другом конце школы. Если бы не животный страх, уже переходящий границу человеческого — сковывающего по рукам и ногам, — Тецуя и с места не сдвинулся. Иногда, до начала отсчета или пересечения взглядов, в корке подсознания мелькает: зачем убегать, ведь все равно найдут, где ни притаишься, найдут, выволокут и снова сокрушат все усилия и попытки жить нормально, открывая старые раны. Но прежде чем Тецуя успевает принять безвыходность своего положения и наконец сдаться, его уже несет, куда глаза глядят.
Уж что-что, а инстинкт выживания невозможно контролировать. Даже если бежишь не от смерти.
***
Первая часть игры заканчивается быстро: Кисе находит его почти сразу и с легкостью ловит за ворот футболки.
Довольно иронично: вместо того, чтобы убежать подальше, Тецуя делает крюк и возвращается в раздевалку, думая, что там точно искать не будут. Похоже, его мысли знают лучше, чем он сам. За что теперь и расплачивается.
Его разворачивают, удерживая за плечи. Тецуя поднимает глаза и деревенеет: прямо на него смотрит чудовище, часть прошлого, которую хочется вырвать с корнем голыми руками и сжечь, но никак не получается. Тело слабеет, кажется, еще чуть-чуть и ноги сломаются, как спички.
Чудовище широко улыбается и напирает, подталкивая, затем замирает, его взгляд неуловимо меняется, и жалкие остатки сил выдержать предстоящий кошмар в тот же миг становятся чем-то дико глупым и невозможным.
Тецуя знает, что будет дальше.
Кисе, не переставая улыбаться, отводит руку назад, и кулак, нацеленный всегда в одну и ту же точку, приближается будто в замедленной съемке, а потом все быстрее и быстрее. Голову откидывает назад, лицо немеет. Из разбитого носа тут же течет — теплые капли струятся вниз, щекочут губы и подбородок.
Первые пару секунд Тецуя ничего не чувствует.
Боль приходит чуть позже вместе с обидой, горячо щиплющей глаза. Когда Кисе восторженно смотрит, как его собственные пальцы размазывают кровь по бледной коже, а потом нежно гладит по щеке, оставляя красные разводы, и в следующую же секунду стирает ласку пощечиной.
Из Куроко вышибает последние остатки здравого смысла, и он захлебывается нахлынувшей как цунами истерикой. Если он не выберется прямо сейчас, то его с концами доломают и уже будет нечего собирать кусками в подобие целого, штопать и лечить нелепой надеждой. Он напрягается, будто тело вдруг не свое, а совершенно чужое и неуправляемое, бьет, куда может, пытается проскользнуть к дверям, однако его попытки быстро пресекают железной хваткой и приторно-сладким голосом:
— Курокоччи, пожалуйста, не дергайся. Иначе мне придется сделать тебе очень больно, а я этого не хочу.
Уже делаешь. Сделал. И не раз.
Тецуя дергается еще раз и тут же получает кулаком в живот, давится на вдохе. Тело сгибает пополам, тянет вниз. Его грубо перехватывают и кидают на пол, придавливая сверху. Собственная беспомощность уже не кажется такой горькой, как осознание, что не смотря на развитые мышцы и за год подросшие силы его, как и раньше, легко скручивают будто куклу, и он не может сделать ровным счетом ни-че-го.
Отвратительный влажный след заставляет вздрогнуть, стукнувшись головой о железную дверцу. Язык скользит по линии подбородка, обводит губы, слизывая кровь; от тихого полустона внутри Тецуи что-то трещит и рвется.
Когда чужие руки подхватывают бедра и тянут вверх резинку спортивных шорт, он вскрикивает и давится всхлипом.
— Нет, нет, нет, — пальцы отчаянно цепляются за тонкую ткань, мир перед глазами начинает дрожать и расплываться.
— Хва-атит. Я не смогу, — Тецуя судорожно мотает головой, пытается разглядеть хоть малейшие остатки чего-то человеческого в искаженном пугающим голодом взгляде, через которые можно достучаться, может — переубедить. Но не встречает там ничего и мельком напоминающего человека.
Тецуя смотрит в глаза своему страху и понимает, что абсолютно безоружен против него.
Первые слезы тихие и почти незаметные, едва ощутимым теплом разделяют лицо на три части, потом дыхание сбивается, и тело прошибают глухие рыдания.
— Курокоччи, Курокоччи, — повторяет как заведенный Кисе, поглаживая голубые волосы. — Курокоччи, успокойся. Твои слезы нам не помогут. Чувствуешь? — тянет за запястье вниз к выпуклому жару под застежкой джинсов. — Этому они тоже не помогут. Поэтому не плачь, ладно? — и прижимается губами к приоткрытому рту в отвратительно-невинном поцелуе.
— В конце концов, мы оба знаем, кто победит в этой игре.
Ответить не получается: руки смыкаются на горле, сжимают, отрезая доступ к кислороду. Тецуя пытается вздохнуть, вырваться или хотя бы ослабить хватку, однако, конечно же, у него не получается. Большие пальцы нажимают посередине — он давится воздухом, бессмысленно пялится вперед, ничего толком не видя. Только светлые волосы и белозубая улыбка разбавляя наступающую темноту.
Свинцовая тяжесть заполняет каждую клеточку. Руки безвольно падают по бокам, голова опускается на грудь; Тецуя больше не может контролировать свое тело. Не может и помешать, пока с него стаскивают шорты и нижнее белье, разводят в стороны ноги, согнув коленях, и гладят сначала по животу, затем — ниже. В ушах гудит, но он все равно слышит глухой щелчок — промежность неприятно накрывает прохладой, стекает между ягодиц, медленно, тягуче. Скользкие пальцы сразу давят на расслабленное колечко мышц и легко входят внутрь. Тецуя хрипит и захлебывается слюной; он настолько беспомощен, что не может даже сжаться. Горло снова стискивает, только на этот раз не руки — комок горечи. Каждый раз одно и то же и все равно будто впервые. К такому никогда не привыкнешь.
Пальцы медленно разминают, растягивают, скорее для удовлетворения собственных желаний, чем от заботы или каких-то светлых чувств. Хотя в их самую первую игру Кисе уверял, что позаботится о Куроко и подготовит его, потому что очень любит и не хочет причинять боль.
В том, как он врывается в измученное тело, силой берет то, что ему не принадлежит, в принципе не может быть и намека на любовь. Если только любовь — это огонь, который в ничто сжигает все, чем когда-то был, и заливает оставшийся пепел болью и страхом.
Любви нет и в нетерпеливых толчках, в придавивших к полу руках и сбивчивом горячем шепоте на ухо.
— Курокоччи такой мягенький и мокренький там, такой открытый для меня.
"Закрой рот. Не надо, не говори так".
— Это тело точно знает, кому принадлежит.
"Чертов лжец".
— Курокоччи ведь сам виноват. Он слишком соблазнительный и вкусный. Как я мог устоять?
"Это не правда, не смей обвинять других! Это ты, это всегда только ты".
— Мой. Красивый. Послушный. Мальчик.
"Замолчи, замолчи, замолчи-и".
Мир расползается силуэтами из-за дурацких слез. Тецуя задушено кричит. Его чудом не рвут до крови, как раньше, но это все равно больно, и он выгибается, пытаясь увернуться от скользящего между ягодиц члена. Ошибка.
— О-о, Курокоччи тоже нравится. Я так счастлив, — мурлыкает Кисе, коротко целуя пересохшие губы. — Тогда... Сейчас станет еще лучше.
Когда Тецуя чувствует, как в ладони сжимают его вялый член, он надеется, что ему показалось. К сожалению, кольцо пальцев у основания оказывается вполне реальным. Тецуя хочет откинуть от себя руку и не успевает даже дернуться: его хватают за волосы и прикладывают затылком об пол. Звенящая тишина резко оглушает, взгляд плывет. Накатившая легкость перекрывает боль, и реальность ускользает, погружая сознание в покой. Всего на долю секунды.
А потом начинается ад.
Вперед-назад, вперед-назад, глубоко, хлестко, с силой. Член хлюпает, скользя в покрасневшую, растянутую дырку, бедра шлепаются о ягодицы. Тецуя хрипит, уставившись в потолок, и даже не реагирует на то, что у него стоит от ласки незнакомо нежных пальцев. Грубое, непрерывное вторжение и медленные поглаживания никак не вяжутся у него в голове с одним и тем же человеком. А ведь сразу и не скажешь: движения совсем разные. Так странно. Ему не тяжело от придавившего сверху тела, почти не больно там, внизу, где в него беспощадно вгоняют член, и горло не саднит, хотя должно. Тецуя не отзывается даже на укус в плечо или выкрученный сосок.
Почему-то именно сейчас он вдруг понимает, зачем Кисе выжидал целый год, и это осознание заглушает физическую боль другой, той, от которой хочется вывернуться кишками наружу и истечь кровью.
Свободы не было. Никогда. Его просто отпустили погулять, набраться сил, чтобы опять сломать и на этот раз окончательно и бесповоротно.
И Тецуя действительно ломается. Трещит по старым ранам, разваливается в ничто, крошится жалкими остатками себя прежнего. Он неизбежно теряет что-то важное, оно ускользает прямо из пальцев, а сил дотянуться, вцепиться и не отпускать уже нет. Да и желания тоже — нет.
— Курокоччи, Курокоччи, — надрывно стонет в шею Кисе, вжимаясь в безвольное тело, пытаясь врасти в него кожей, мясом, костями, впитать в себя без остатка.
— Что бы ты ни делал, как быстро ни бежал, я ни за что тебя не отпущу. Никогда-никогда. Неважно, что ты в другой школе, — глубокий вздох, губы целуют мокрый висок, — и играешь не со мной. Никто в этом мире не любит тебя так, как я. И я заставлю тебя это понять.
Кисе Рёта — личный ночной кошмар, оживший страх, красивая оболочка с прогнившим внутренностями. Тень, которая утопит их обоих в своей пустоте.
Кончая в чужой кулак, Тецуя почти счастлив. Почти, потому что с пляшущими белыми точками оргазма под закрытыми веками и кисельными мозгами ему открывается еще одна истина: в действительности он не убегает от Кисе. Любой другой позовет на помощь во всю глотку, расскажет родителям или обратится в полицию, найдет способ вырваться. Тецуя, напротив, держит все в себе, старательно скрывает следы насилия и ждет. Каждый раз знает и ждет, никогда не пытается спастись, хотя интуиция буквально орет о надвигающейся опасности.
Он уже давно сломан, с той первой ночи. И все равно пытается сделать вид, что почти как новенький, целый, не раздробленный на кусочки. Теперь можно перестать.
Кисе целует его лицо, медленно гладит ладонями бока, мнет плечи, перебирает волосы и все это время обещает сделать Тецую самым счастливым человеком во всех существующих мирах. Конечно, после того, как окончательно вдолбит реальность своей любви Куроко в голову единственным правильным для него способом.
Подтянув к себе Куроко за бедра, Кисе трется о мокрую промежность, то не спеша двигаясь между ягодиц, то упираясь в яички.
Этому нет конца.
— Не... надо, — скулит Тецуя из последних сил.
Но огромная тень уже опять нависает над ним, прижимает худые коленки к груди, открывая жадному взгляду влажную, раскрытую дырку. Когда головка проскальзывает в судорожно сжимающееся колечко и внутри все снова распирает, Тецуя может думать только о том, как легко его тело принимает в себя горячий, пульсирующий член, впервые не отзываясь болью.
Они переплетаются руками, раскачиваются навстречу друг другу, этот темп непривычно медленный, и впервые не нужно стискивать зубы, чтобы сдержать боль. Тело отзывается теплыми волнами и тяжестью внизу, где член трется о подтянутый живот.
Это тупик, дальше дороги нет. Кисе выиграл самую важную игру, и теперь ему только остается пожинать плоды своей победы.
Цепляясь пальцами за широкую спину, Тецуя беззвучно плачет в плечо Рёты и жмурится до цветных пятен, не чувствуя ничего, кроме нарастающего напряжения в паху, ритмичных толчков и пустоты в груди.
Он больше не будет убегать. Потому что и спасать-то уже нечего.
@темы: Куроко, фанфик, Kuroko no Basuke, муза и чудовище, морально самоуничтожился
-
-
05.02.2014 в 19:56Потому что внушает, реально жутко было. После прочтения при взгляде на самые мирные изображения Кисе просто глаз дергаться начинал) (второй фик в том посте не смогла читать вообще после такого) "Как, он маньяк? А такой милый молодой человек, никогда бы не подумал", которое иногда читаешь в криминальных новостях, передано просто на 200%
-
-
12.03.2014 в 19:08Спасибо большое!))) Раз фик вызвал такие чувства, значит не зря калякала)