If I had a world of my own, everything will be nonsense. Nothing will be what it is, because everything will be what it isn't.
Название: Сердце хрустального мальчика
Автор: Monstrr
Бета: Kise x Kuroko Team
Пейринг: Кисе Рёта/Куроко Тецуя
Жанр: слэш, юмор, флафф, романс
Размер: 2083 слова
Рейтинг: PG
Предупреждения: шотакон
Примечание: Сейджуро и Тецуя - братья, Тецуе 8 лет, всем остальным - по 15.
чик-чирикКисе-кун очень красивый. Очень-очень.
Не так. Этого не достаточно.
Невероятно. Нереально. Безумно. Необыкновенно. Донельзя. Невыносимо.
Нет, все еще не то.
Запредельно. Да. Запредельно красивый.
У Кисе-куна блестящие волосы и глаза, как янтарь. Непослушная челка и искристая улыбка. А еще у него длинные-длинные ресницы, даже длиннее, чем у Мидоримы-куна, и когда он моргает, кажется, будто все вокруг замирает.
Кисе-кун похож на солнце. Он мечется по площадке как комета, оставляя после себя золотистый след, пылает светом так, что все остальное меркнет, утопая в его лучах.
Тецуя сидит на скамейке, поджав коленки к груди, и внимательно следит за номером пятнадцать. Он уже и не помнит, когда баскетбол Кисе стал для него важнее книг. Если раньше он прикрывался ими и незаметно следил за тренировкой, то теперь те одиноко ютятся в портфельчике, а сам Тецуя не может оторваться от игры, боясь пропустить даже маленькую деталь.
Перехватить мяч у противника, молнией с одного края поля на другой, с легкостью обойдя троих, прыжок. Мяч летит точно в корзину, предсказуемо, почти естественно, словно сорвавшись с кончиков пальцев, только там он и должен быть - четко под щитом противника, мазнув по белой сетке.
Идеальный трехочковый — совершенная копия одного из бросков Мидоримы.
Тецуя улыбается, видя, как команда облепила Кисе со всех сторон и радуется победе. Кисе никогда не проигрывает.
— Что, малыш, нравится баскетбол?
Дайки плюхается рядом, и на мальчика ложится его тень, закрывая от вечернего солнца.
— Хотя это глупый вопрос. — Большая ладонь треплет волосы. — С твоим-то братцем у тебя и вариантов небось ноль без палочки.
— Нет, — немного погодя говорит Тецу.
Его голос тонет в веренице возгласов, окриков и стука мяча, но Дайки все равно слышит, и его рука соскальзывает на худую спину, как немая поддержка.
— Нет?
— Мне очень нравится баскетбол, и брат тут не при чем. Я тоже хочу играть, когда вырасту. — И совсем тихое неуверенное:
— Только я не смогу забивать данки, как вы.
Такой маленький, хрупкий, он боится, что, даже став старше, будет куда ниже и слабее остальных и совершенно бесполезен на поле.
Дайки, похоже, так не думает. Он расплывается в улыбке и снова гладит светлые волосы.
— Не парься. Еще так вымахаешь, что Сейджуро тебе в пупок дышать будет.
Это совершенно неудачная шутка, но смех сам рвется наружу. Тецуя прячет его в поджатых коленках, как и свои, наверняка порозовевшие, щеки.
— И данков сделаешь до кучи. Меня переплюнешь. Может быть, — усмехается Дайки.
— Он всех нас переплюнет, — вдруг заявляет уверенный голос совсем рядом.
Тецуя вздрагивает и поднимает голову вверх — Кисе-кун очень высокий, почти как Дайки, — тут же снова прячет лицо, только на этот раз смущенно, чувствуя, как заливается краской.
Необычно яркие зимние лучи смягчили искры, сгладили, сделали солнце золотой пыльцой. Почти такой же сказочной и прекрасной, как кожа богини Сунны. Во всяком случае, так говорила та самая, запрятанная в портфеле, книга о мифах и легендах. Хотя Тецуя уверен, что Кисе-кун светит куда ярче любой покровительницы Света.
— И вообще, — странно довольно продолжает Кисе, — кто сказал, что Тецуяччи не может забивать данки? Еще как может!
На секунду Тецуе кажется, что над ним издеваются, но в следующий миг его подхватывают на руки и сажают на плечи, широкие и сильные, и на место подозрения приходит страх: пол оказывается слишком далеко, непривычно, огромные белые кроссовки — в разы меньше, голова идет кругом. Но так только поначалу. Потом Тецуя понимает, что сейчас он выше любого игрока, даже Мурасакибара-кун смотрит на него снизу вверх, а весь мир — необъятная территория баскетбола — почти как на ладони.
Прохладные пальцы обхватывают его ноги, аккуратно и надежно. Дайки, сверкая улыбкой, возникает сбоку, протягивает мяч; в тонких руках он тяжелый и большой, он, как и Тецу, — маленькая планета, и сейчас они оба вращаются вокруг одного Солнца. Подлетая к щиту, Тецуя буквально захлебывается восторгом, вцепляется в шершавую резину, чтобы не выронить. Уже оказавшись у корзины, под дружный рев всей команды он закидывает мяч в кольцо, не так красиво и дерзко, как это делает Дайки, не сокрушающе, как Мурасакибара, — по-своему. Неумело, слишком взволнованно, но уверенно Тецуя забивает свой первый данк, поддерживаемый рукой Кисе-куна.
Сзади воздух взрывают аплодисменты и чей-то свист, голоса сливаются в одну ревущую волну, предназначенную маленькому, сжавшемуся комочку. Он снова раскраснелся, щеки полыхают, было хорошо и неловко одновременно. На виду у всех, открытый, заметный — на него обрушиваются все взгляды. Ему, Тецуе, не привыкшему к такому вниманию, становится вдруг неуютно, страшно от собственного сияния. Ухватившись за мокрые от пота волосы — единственное, до чего дотянулся, — он тыкается лицом в светлую макушку, пытаясь спрятаться от всего живого и своего смущения в том числе. Под ним шевелятся, перехватывают подмышки, тянут вниз, и спустя мгновение Тецуя, прижатый к твердой груди, уже смотрит в искристые глаза. И жалеет, что его не оставили на месте, потому что улыбка, которой его одаривает Кисе-кун, вгоняет в алую краску еще сильнее и тяжело стискивает ребра, не давая воздуху протолкнуться в легкие.
Кисе-кун светится, переливается миллионами цветов, оторваться — нереально, можно только смотреть, впитывать и надеяться, что не ослепнешь.
Крупная ладонь скользит от плеча выше, по тонкой шее, ложится на пылающую щечку, гладит, едва касаясь. Внутри все переворачивается с ног на голову, пульсирует; Тецуя, кажется, начинает понимать значение выражения "сгорать изнутри".
— Похоже, скоро в нашем клубе появится еще одно чудо. — Его стискивают в объятии, через одежду почти вплавляя в горячее тело. — А пока Тецуяччи не вырастет, я буду забивать данки за нас двоих.
И в ту же секунду Тецуя понимает, что хочет отдать Кисе-куну все, что у него есть. Даже последнюю подаренную мамой плюшевую лису и любимые книжки, спрятанные от всего света в тайнике под кроватью.
Но этого недостаточно, — понимает он немногим позже, вспомнив, как Кисе-кун плелся с тренировки, волоча кипу пакетов, набитых предновогодними подарками от — как говорит Дайки — "безмозглого стада".
Недостаточно потрепанной, старой, но такой дорогой игрушки — последнее светлое воспоминание о маме, до того, как она начала увядать на глазах, а потом упорхнула из своего тела и стала ветром. Недостаточно перечитанных по десятки раз историй — сокровища, невероятный мир, до сих пор заставляющий сердце трепыхать в маленькой груди, едва глаза улавливают первые строчки.
Недостаточно и любимого ванильного коктейля, и детского шарфика, пусть слишком короткого для ученика средней школы, но самого теплого и мягкого, недостаточно заначенных сладостей и восхищенных взглядов. Этого мало-мало-мало. Это может дать любая, это и даже больше.
Тецуя ребенок, но он понимает, что практически ничего не может предложить Кисе-куну, Солнцу, у которого есть все.
Единственное, что ему остается — поделиться тем, чего нет больше ни у кого на этой планете. Его, Тецуи, сердце.
Поэтому маленькие руки старательно лепят из ярко-оранжево-розовой липкой массы знакомый силуэт который день. Пытаются, во всяком случае. Это тяжело. Каждый раз предполагаемое сердце превращается во что-то странное и непонятное, а новые попытки изматывают и раскатывают надежду до прозрачной хрупкости. Время идет, а ничего не получается. Пластилиновое нечто смотрит точками-глазами и напоминает перекрашенный кусок грязи, притащенный с улицы. Отчаяние окончательно накрывает Тецую. А потом так же быстро оставляет, когда Сейджуро заходит к нему в комнату и кладет на стол набор цветного пластилина - красного. И все, как ни странно, получается с первой попытки. Счастливый и довольный своим трудом, Тецуя бежит в библиотеку, — показать брату плод своих стараний, потом обнять, потому что без него он бы не справился.
— У меня получилось, — эмоций море, а голос все равно тихий и мягкий.
Брат, к слову, в библиотеке не обнаруживается. Зато там прячется дедушка, сидя в своем кожаном кресле, и, только услышав младшего внука, поднимает голову от кипы бумаг. Тецуя подбегает к нему и протягивает руки, в ладошках едва умещается большое, яркое сердце, гладкое и аккуратное. Трогательно красивое.
Дедушка улыбается, любуясь: Тецуя читает, изучает людей, смотрит, как играет в свой баскетбол Сейджуро, но никогда еще он ничего не делал своими руками. Приятное открытие выветривает из памяти недавно прочитанный договор и невольно заставляет вспомнить свою собственную любовь, давно покинувшую их семью.
— Сердце, не разбитое любовью, еще не сердце, — вырывается полушепотом из старика, но Тецуя слышит каждое слово.
Слышит и не понимает.
Только вернувшись в свою комнату он прокручивает призрачные слова еще раз в голове, и ему снова становится ясно, что дедушка очень мудрый и знает обо всем куда больше, чем восьмилетний ребенок.
Кисе-кун завис.
Кисе-кун хлопает своими прекрасными длинными ресницами и пялится на свои руки, будто держит в ладонях настоящую фею из сказки, а не очередной подарок, к которым должен был уже привыкнуть.
Подарок — две скрепленные алые половинки с трещиной по середине, раскрошенные маленькие ямки, переливающиеся на свету пятна клея.
Тецуя начинает подозревать, что Кисе-кун не понимает, что ему подарили, и как на это реагировать. Янтарные глаза кажутся слишком большими, удивленными, затянувшееся молчание накаляет желание сжаться в углу клубком и больше никогда-никогда-никогда.
Впервые Тецуя чувствует себя неуютно в собственном доме.
В пустом холле они одни: дедушка с отцом что-то обсуждают, закрывшись в кабинете, Сейджуро опять сидит за учебниками, едва из его комнаты вышли товарищи по баскетболу, Мидорима-кун давно ждет на улице. Он, похоже, предпочитает мерзнуть на вечернем холоде, чем чувствовать себя лишним.
Кисе-кун поднимает глаза — Тецуя кажется самому себе совсем крохотным и жалким. Он ждет, что сейчас, вот прямо сейчас, ему вернут "бесполезную и уродливую" фигурку, засмеют его и его хрупкие, неприметные, как и он сам, чувства, и страх ледяной паутиной уже ползет где-то в груди.
Тецуя выдыхает, развеивает оглушающую тишину.
— Это мое сердце, — говорит он, цепляясь взглядом за что угодно, лишь бы не прекрасное лицо, тем более — растерянные глаза. — Ну, оно стало сердцем после того, как я разбил его любовью. И теперь оно твое.
То, что происходит спустя, казалось, бесконечность, Тецуя не успевает даже заметить. Его вдруг обхватывает что-то большое, мягкое, привычно окутывает его целиком, а нос утыкается в шарф, светло-голубой, как небо этим утром. От шарфа пахнет апельсином, теплом и чем-то еще, приятно-легким и сладким, как и от золотистых волос, щекочущих веки.
— Спасибо, — горячий шепот в шею пускает по спине мурашки; теснота, цепляясь за плечи, сжимается сильнее. — Я буду оберегать его.
Тецуя думает, что расплачется прямо в пушистый шарф.
Спасает собственное удивление, когда он вдруг понимает, что смотрит в янтарные глаза, а чужие губы скользят по щеке, волнующе близко к его собственным.
— Тецуяччи, вырасти поскорее.
Кисе-кун необычно серьезный, далекий, хотя прижимается к маленькому телу своим, большим и длинным, и взгляд у него странный, переливающийся чем-то новым, незнакомым. Спрятанным далеко-далеко, предназначенным только для хрупкого мальчика с голубыми глазами.
А потом Тецую целуют, и мир уходит из под ног.
Целуют невесомо, медленно, пробуя на вкус, запоминая.
Дышать почему-то становится тяжело, и Тецуя снова чувствует, как внутри все вспыхивает и выжигает его с кончиков ушей до поджатых в светлых носках пальцев, а в прохладном холле внезапно становится слишком жарко.
Потом все как в тумане: его еще раз обнимают на прощание, что-то шепчут на ухо, запредельно красивый Кисе-кун улыбается ему тепло и открыто и, подобно Солнцу, ускользает, оставляя после себя отголоски света.
В ушах по кругу переливается сладкий шепот, будоражит, превращая тело в облако сахарной ваты, как та, которой позавчера угощал Мурасакибара-кун. Теперь Тецуя точно знает, что попросить у Санты Куроху, когда тот спросит, чего он желает больше всего на свете.
Мидорима встречает его кирпичным лицом и ощутимым раздражением. Сам виноват: никто не просил его топтаться на морозе. Хотя Рёта рад, что его подождали, а не бросили, учитывая особенности характера некоторых. В прочем, рад он только сначала, пока Мидорима не поправляет очки и выдает:
— Надеюсь, ты помнишь, что "твоему Тецуяччи" только восемь лет.
Рёту прошибает холодной дрожью. Где-то на уровне инстинктов он уже молится, чтобы его увидел только Мидорима. Нет, не так. Увидел кто угодно, кроме их капитана. Который, в первую очередь, был еще и старшим братом Тецуи, а уж это звание по праву давало ему честь скрутить наглеца узлом и до конца жизни пытать в подвале.
— Что? — Рёта смеется слишком наиграно, почти нервно. — К чему ты клонишь?
— К тому, — делая паузу между словами, чеканит Мидорима, — что Акаши тебя на корм своим лошадям пустит, если ты что-то с его братом сделаешь.
Первая защитная реакция слетает с языка мгновенно:
— Лошади не едят мясо.
— Ради Акаши они сделают исключение.
Рёта ежится и отступает на пару шагов в сторону.
— Мидоримаччи, ты жуткий.
Тот ничего не говорит, знает, что его поняли, и до станции они идут уже молча, оба в своих мыслях.
Лишь дома Рёта выпускает из ладони драгоценный подарок, который все это время сжимал пальцами в кармане пальто. Бережно кладет на тумбочку у кровати, рядом с семейной фотографией в черной рамке, смотрит на красное сердечко — единственное яркое пятно, теперь только оно цепляет взгляд во вдруг поблекшей цветастой комнате, — и почти физически чувствует потребность зарыться в подушки, лопаясь от счастья.
Он больше не боится Акаши, ему все равно, что скажет мир на его любовь, трепетную и нежную, запретную. Пока запретную. Это все не имеет значения.
Теперь у него есть сердце его хрустального мальчика, и Рёта подождет, подождет год, два, три, сколько угодно, чтобы потом поцеловать Тецую по-настоящему, глубоко и страстно, обнять его, сделать полностью своим и уже никогда не отпускать.
Подождет, потому что точно знает: его тоже ждут.
Автор: Monstrr
Бета: Kise x Kuroko Team
Пейринг: Кисе Рёта/Куроко Тецуя
Жанр: слэш, юмор, флафф, романс
Размер: 2083 слова
Рейтинг: PG
Предупреждения: шотакон
Примечание: Сейджуро и Тецуя - братья, Тецуе 8 лет, всем остальным - по 15.
чик-чирикКисе-кун очень красивый. Очень-очень.
Не так. Этого не достаточно.
Невероятно. Нереально. Безумно. Необыкновенно. Донельзя. Невыносимо.
Нет, все еще не то.
Запредельно. Да. Запредельно красивый.
У Кисе-куна блестящие волосы и глаза, как янтарь. Непослушная челка и искристая улыбка. А еще у него длинные-длинные ресницы, даже длиннее, чем у Мидоримы-куна, и когда он моргает, кажется, будто все вокруг замирает.
Кисе-кун похож на солнце. Он мечется по площадке как комета, оставляя после себя золотистый след, пылает светом так, что все остальное меркнет, утопая в его лучах.
Тецуя сидит на скамейке, поджав коленки к груди, и внимательно следит за номером пятнадцать. Он уже и не помнит, когда баскетбол Кисе стал для него важнее книг. Если раньше он прикрывался ими и незаметно следил за тренировкой, то теперь те одиноко ютятся в портфельчике, а сам Тецуя не может оторваться от игры, боясь пропустить даже маленькую деталь.
Перехватить мяч у противника, молнией с одного края поля на другой, с легкостью обойдя троих, прыжок. Мяч летит точно в корзину, предсказуемо, почти естественно, словно сорвавшись с кончиков пальцев, только там он и должен быть - четко под щитом противника, мазнув по белой сетке.
Идеальный трехочковый — совершенная копия одного из бросков Мидоримы.
Тецуя улыбается, видя, как команда облепила Кисе со всех сторон и радуется победе. Кисе никогда не проигрывает.
— Что, малыш, нравится баскетбол?
Дайки плюхается рядом, и на мальчика ложится его тень, закрывая от вечернего солнца.
— Хотя это глупый вопрос. — Большая ладонь треплет волосы. — С твоим-то братцем у тебя и вариантов небось ноль без палочки.
— Нет, — немного погодя говорит Тецу.
Его голос тонет в веренице возгласов, окриков и стука мяча, но Дайки все равно слышит, и его рука соскальзывает на худую спину, как немая поддержка.
— Нет?
— Мне очень нравится баскетбол, и брат тут не при чем. Я тоже хочу играть, когда вырасту. — И совсем тихое неуверенное:
— Только я не смогу забивать данки, как вы.
Такой маленький, хрупкий, он боится, что, даже став старше, будет куда ниже и слабее остальных и совершенно бесполезен на поле.
Дайки, похоже, так не думает. Он расплывается в улыбке и снова гладит светлые волосы.
— Не парься. Еще так вымахаешь, что Сейджуро тебе в пупок дышать будет.
Это совершенно неудачная шутка, но смех сам рвется наружу. Тецуя прячет его в поджатых коленках, как и свои, наверняка порозовевшие, щеки.
— И данков сделаешь до кучи. Меня переплюнешь. Может быть, — усмехается Дайки.
— Он всех нас переплюнет, — вдруг заявляет уверенный голос совсем рядом.
Тецуя вздрагивает и поднимает голову вверх — Кисе-кун очень высокий, почти как Дайки, — тут же снова прячет лицо, только на этот раз смущенно, чувствуя, как заливается краской.
Необычно яркие зимние лучи смягчили искры, сгладили, сделали солнце золотой пыльцой. Почти такой же сказочной и прекрасной, как кожа богини Сунны. Во всяком случае, так говорила та самая, запрятанная в портфеле, книга о мифах и легендах. Хотя Тецуя уверен, что Кисе-кун светит куда ярче любой покровительницы Света.
— И вообще, — странно довольно продолжает Кисе, — кто сказал, что Тецуяччи не может забивать данки? Еще как может!
На секунду Тецуе кажется, что над ним издеваются, но в следующий миг его подхватывают на руки и сажают на плечи, широкие и сильные, и на место подозрения приходит страх: пол оказывается слишком далеко, непривычно, огромные белые кроссовки — в разы меньше, голова идет кругом. Но так только поначалу. Потом Тецуя понимает, что сейчас он выше любого игрока, даже Мурасакибара-кун смотрит на него снизу вверх, а весь мир — необъятная территория баскетбола — почти как на ладони.
Прохладные пальцы обхватывают его ноги, аккуратно и надежно. Дайки, сверкая улыбкой, возникает сбоку, протягивает мяч; в тонких руках он тяжелый и большой, он, как и Тецу, — маленькая планета, и сейчас они оба вращаются вокруг одного Солнца. Подлетая к щиту, Тецуя буквально захлебывается восторгом, вцепляется в шершавую резину, чтобы не выронить. Уже оказавшись у корзины, под дружный рев всей команды он закидывает мяч в кольцо, не так красиво и дерзко, как это делает Дайки, не сокрушающе, как Мурасакибара, — по-своему. Неумело, слишком взволнованно, но уверенно Тецуя забивает свой первый данк, поддерживаемый рукой Кисе-куна.
Сзади воздух взрывают аплодисменты и чей-то свист, голоса сливаются в одну ревущую волну, предназначенную маленькому, сжавшемуся комочку. Он снова раскраснелся, щеки полыхают, было хорошо и неловко одновременно. На виду у всех, открытый, заметный — на него обрушиваются все взгляды. Ему, Тецуе, не привыкшему к такому вниманию, становится вдруг неуютно, страшно от собственного сияния. Ухватившись за мокрые от пота волосы — единственное, до чего дотянулся, — он тыкается лицом в светлую макушку, пытаясь спрятаться от всего живого и своего смущения в том числе. Под ним шевелятся, перехватывают подмышки, тянут вниз, и спустя мгновение Тецуя, прижатый к твердой груди, уже смотрит в искристые глаза. И жалеет, что его не оставили на месте, потому что улыбка, которой его одаривает Кисе-кун, вгоняет в алую краску еще сильнее и тяжело стискивает ребра, не давая воздуху протолкнуться в легкие.
Кисе-кун светится, переливается миллионами цветов, оторваться — нереально, можно только смотреть, впитывать и надеяться, что не ослепнешь.
Крупная ладонь скользит от плеча выше, по тонкой шее, ложится на пылающую щечку, гладит, едва касаясь. Внутри все переворачивается с ног на голову, пульсирует; Тецуя, кажется, начинает понимать значение выражения "сгорать изнутри".
— Похоже, скоро в нашем клубе появится еще одно чудо. — Его стискивают в объятии, через одежду почти вплавляя в горячее тело. — А пока Тецуяччи не вырастет, я буду забивать данки за нас двоих.
И в ту же секунду Тецуя понимает, что хочет отдать Кисе-куну все, что у него есть. Даже последнюю подаренную мамой плюшевую лису и любимые книжки, спрятанные от всего света в тайнике под кроватью.
Но этого недостаточно, — понимает он немногим позже, вспомнив, как Кисе-кун плелся с тренировки, волоча кипу пакетов, набитых предновогодними подарками от — как говорит Дайки — "безмозглого стада".
Недостаточно потрепанной, старой, но такой дорогой игрушки — последнее светлое воспоминание о маме, до того, как она начала увядать на глазах, а потом упорхнула из своего тела и стала ветром. Недостаточно перечитанных по десятки раз историй — сокровища, невероятный мир, до сих пор заставляющий сердце трепыхать в маленькой груди, едва глаза улавливают первые строчки.
Недостаточно и любимого ванильного коктейля, и детского шарфика, пусть слишком короткого для ученика средней школы, но самого теплого и мягкого, недостаточно заначенных сладостей и восхищенных взглядов. Этого мало-мало-мало. Это может дать любая, это и даже больше.
Тецуя ребенок, но он понимает, что практически ничего не может предложить Кисе-куну, Солнцу, у которого есть все.
Единственное, что ему остается — поделиться тем, чего нет больше ни у кого на этой планете. Его, Тецуи, сердце.
Поэтому маленькие руки старательно лепят из ярко-оранжево-розовой липкой массы знакомый силуэт который день. Пытаются, во всяком случае. Это тяжело. Каждый раз предполагаемое сердце превращается во что-то странное и непонятное, а новые попытки изматывают и раскатывают надежду до прозрачной хрупкости. Время идет, а ничего не получается. Пластилиновое нечто смотрит точками-глазами и напоминает перекрашенный кусок грязи, притащенный с улицы. Отчаяние окончательно накрывает Тецую. А потом так же быстро оставляет, когда Сейджуро заходит к нему в комнату и кладет на стол набор цветного пластилина - красного. И все, как ни странно, получается с первой попытки. Счастливый и довольный своим трудом, Тецуя бежит в библиотеку, — показать брату плод своих стараний, потом обнять, потому что без него он бы не справился.
— У меня получилось, — эмоций море, а голос все равно тихий и мягкий.
Брат, к слову, в библиотеке не обнаруживается. Зато там прячется дедушка, сидя в своем кожаном кресле, и, только услышав младшего внука, поднимает голову от кипы бумаг. Тецуя подбегает к нему и протягивает руки, в ладошках едва умещается большое, яркое сердце, гладкое и аккуратное. Трогательно красивое.
Дедушка улыбается, любуясь: Тецуя читает, изучает людей, смотрит, как играет в свой баскетбол Сейджуро, но никогда еще он ничего не делал своими руками. Приятное открытие выветривает из памяти недавно прочитанный договор и невольно заставляет вспомнить свою собственную любовь, давно покинувшую их семью.
— Сердце, не разбитое любовью, еще не сердце, — вырывается полушепотом из старика, но Тецуя слышит каждое слово.
Слышит и не понимает.
Только вернувшись в свою комнату он прокручивает призрачные слова еще раз в голове, и ему снова становится ясно, что дедушка очень мудрый и знает обо всем куда больше, чем восьмилетний ребенок.
***
Кисе-кун завис.
Кисе-кун хлопает своими прекрасными длинными ресницами и пялится на свои руки, будто держит в ладонях настоящую фею из сказки, а не очередной подарок, к которым должен был уже привыкнуть.
Подарок — две скрепленные алые половинки с трещиной по середине, раскрошенные маленькие ямки, переливающиеся на свету пятна клея.
Тецуя начинает подозревать, что Кисе-кун не понимает, что ему подарили, и как на это реагировать. Янтарные глаза кажутся слишком большими, удивленными, затянувшееся молчание накаляет желание сжаться в углу клубком и больше никогда-никогда-никогда.
Впервые Тецуя чувствует себя неуютно в собственном доме.
В пустом холле они одни: дедушка с отцом что-то обсуждают, закрывшись в кабинете, Сейджуро опять сидит за учебниками, едва из его комнаты вышли товарищи по баскетболу, Мидорима-кун давно ждет на улице. Он, похоже, предпочитает мерзнуть на вечернем холоде, чем чувствовать себя лишним.
Кисе-кун поднимает глаза — Тецуя кажется самому себе совсем крохотным и жалким. Он ждет, что сейчас, вот прямо сейчас, ему вернут "бесполезную и уродливую" фигурку, засмеют его и его хрупкие, неприметные, как и он сам, чувства, и страх ледяной паутиной уже ползет где-то в груди.
Тецуя выдыхает, развеивает оглушающую тишину.
— Это мое сердце, — говорит он, цепляясь взглядом за что угодно, лишь бы не прекрасное лицо, тем более — растерянные глаза. — Ну, оно стало сердцем после того, как я разбил его любовью. И теперь оно твое.
То, что происходит спустя, казалось, бесконечность, Тецуя не успевает даже заметить. Его вдруг обхватывает что-то большое, мягкое, привычно окутывает его целиком, а нос утыкается в шарф, светло-голубой, как небо этим утром. От шарфа пахнет апельсином, теплом и чем-то еще, приятно-легким и сладким, как и от золотистых волос, щекочущих веки.
— Спасибо, — горячий шепот в шею пускает по спине мурашки; теснота, цепляясь за плечи, сжимается сильнее. — Я буду оберегать его.
Тецуя думает, что расплачется прямо в пушистый шарф.
Спасает собственное удивление, когда он вдруг понимает, что смотрит в янтарные глаза, а чужие губы скользят по щеке, волнующе близко к его собственным.
— Тецуяччи, вырасти поскорее.
Кисе-кун необычно серьезный, далекий, хотя прижимается к маленькому телу своим, большим и длинным, и взгляд у него странный, переливающийся чем-то новым, незнакомым. Спрятанным далеко-далеко, предназначенным только для хрупкого мальчика с голубыми глазами.
А потом Тецую целуют, и мир уходит из под ног.
Целуют невесомо, медленно, пробуя на вкус, запоминая.
Дышать почему-то становится тяжело, и Тецуя снова чувствует, как внутри все вспыхивает и выжигает его с кончиков ушей до поджатых в светлых носках пальцев, а в прохладном холле внезапно становится слишком жарко.
Потом все как в тумане: его еще раз обнимают на прощание, что-то шепчут на ухо, запредельно красивый Кисе-кун улыбается ему тепло и открыто и, подобно Солнцу, ускользает, оставляя после себя отголоски света.
В ушах по кругу переливается сладкий шепот, будоражит, превращая тело в облако сахарной ваты, как та, которой позавчера угощал Мурасакибара-кун. Теперь Тецуя точно знает, что попросить у Санты Куроху, когда тот спросит, чего он желает больше всего на свете.
***
Мидорима встречает его кирпичным лицом и ощутимым раздражением. Сам виноват: никто не просил его топтаться на морозе. Хотя Рёта рад, что его подождали, а не бросили, учитывая особенности характера некоторых. В прочем, рад он только сначала, пока Мидорима не поправляет очки и выдает:
— Надеюсь, ты помнишь, что "твоему Тецуяччи" только восемь лет.
Рёту прошибает холодной дрожью. Где-то на уровне инстинктов он уже молится, чтобы его увидел только Мидорима. Нет, не так. Увидел кто угодно, кроме их капитана. Который, в первую очередь, был еще и старшим братом Тецуи, а уж это звание по праву давало ему честь скрутить наглеца узлом и до конца жизни пытать в подвале.
— Что? — Рёта смеется слишком наиграно, почти нервно. — К чему ты клонишь?
— К тому, — делая паузу между словами, чеканит Мидорима, — что Акаши тебя на корм своим лошадям пустит, если ты что-то с его братом сделаешь.
Первая защитная реакция слетает с языка мгновенно:
— Лошади не едят мясо.
— Ради Акаши они сделают исключение.
Рёта ежится и отступает на пару шагов в сторону.
— Мидоримаччи, ты жуткий.
Тот ничего не говорит, знает, что его поняли, и до станции они идут уже молча, оба в своих мыслях.
Лишь дома Рёта выпускает из ладони драгоценный подарок, который все это время сжимал пальцами в кармане пальто. Бережно кладет на тумбочку у кровати, рядом с семейной фотографией в черной рамке, смотрит на красное сердечко — единственное яркое пятно, теперь только оно цепляет взгляд во вдруг поблекшей цветастой комнате, — и почти физически чувствует потребность зарыться в подушки, лопаясь от счастья.
Он больше не боится Акаши, ему все равно, что скажет мир на его любовь, трепетную и нежную, запретную. Пока запретную. Это все не имеет значения.
Теперь у него есть сердце его хрустального мальчика, и Рёта подождет, подождет год, два, три, сколько угодно, чтобы потом поцеловать Тецую по-настоящему, глубоко и страстно, обнять его, сделать полностью своим и уже никогда не отпускать.
Подождет, потому что точно знает: его тоже ждут.
@темы: Куроко, фанфик, Kuroko no Basuke, РАДУГА-ЛЮБОВЬ-ГРИБЫ-ОВЦЫ, милота и стриптизеры в блестках
-
-
05.02.2014 в 20:04Кисе витает в облаках, но практичный Мидорима тут как тут.
— Лошади не едят мясо.
— Ради Акаши они сделают исключение.
Да уж, берегись, Кисе.
-
-
12.03.2014 в 19:10По сравнению с другой историей контраст, конечно, что надо