Мечты о прекрасном и возвышенном

Где-то в параллельной вселенной...

Если обожраться кислотной радуги, то можно представить, что союз мамы Маккол и папы Стилински положит начало официальному созданию огромной шведской семьи.
Скотт и Стайлз станут братья, малыш бета Лиам не сможет жить без своего альфы, Малия и я так все время прохлаждается в доме Стилински. Айзек предположим, этот мелкий гаденыш соизволил вернуться так и так будет жить у Макколов; папа Крис, чтобы избежать одиночества, переберется к ним же. Дерека тоже занесет туда же по некой магической причине, потому что Дерек всегда умеет оказаться в центре событий, даже если не хочет этого. А где самая движуха - там и дядя Пидр Питер. Лидию заберут всем табором просто так - без вопросов и лишних обсуждений, потому что стая уж точно знает, где крошке будет лучше, а именно - рядом со Скоттом в первую очередь. Собственно, как и Джексону, которого обманом выманят из Лондона и первые пару недель будут держать в подвале для всеобщей безопастности
И Элли с ними - в их сердцах и воспоминаниях.

А хитропопые лисы пусть лучше держатся с такими же лисами;ребяткам уже хватило одной, спасибо

Все счастливы и будут жить долго с постоянными приключениями и вечными, неиссякаемыми неприятностями. Пока MTV не решит завернуть сериал))

@темы: Тин Вульф, I'm so in love with Teen Wolf, I don't even need a boyfriend ©, рецепт счастливой жизни - воображение, РАДУГА-ЛЮБОВЬ-ГРИБЫ-ОВЦЫ, в один миг перешол от отчаяния к эйфории ©

---

любимый стоп-кадр

@темы: Тин Вульф, Скотт MСкол, Стайзл спасигосподи

---

упрст прст

Тентакли.

ТЕНТАКЛИ!

ДЖЕКСОН ТЕНТАКЛИ СКОТТ ААААА JNKJNSFKJEKNRGBE@#%#$#HJHSDFKEHGFA$##RCHJSDF

Июнь сводит меня с ума

@темы: морально самоуничтожился, пресвятые джигурдинки, Джекотты, я отказываюсь умирать трезвым! ©

---

кхм

Люди, которые попали в мою обитель из-за Наруто и всего с ним связанного.

Почему вы все еще здесь? Я давно ушла из фандома и "The One" совершенно точно продолжать не буду да, я пиздец, дерьмо и далее по списку.

---

К слову о начале 4-ого сезона

Да-да, в кои-то веки добралась до него
По первым двум сериям мне казалось, будто я смотрела совершенно другой сериал.
Так не хватало (до сих пор не хватает) их: Айзека, Элиссон, близняшек, чертова Джексона. Да и вообще ностальгия напала резко.
Школа, лакрос, Стайлз с короткими волосами, Скотт - с длинными. Когда они еще не были такими потрепанными и измученными, когда проблемой было свидание с девушкой или чокнутый Альфа, которого никто не знал, а не то, как выжить и сохранить при этом себя.
Я не спорю: Кира очаровательна, Малия очень бойкая и необычная, но я не чувствую их, как часть сериала. Словно они так, заглянули из другого мира.
Очень расстраивает.

@темы: срань какая - то, Как сделать, чтобы проснулся, если не спишь?, Я не хочу думать об этом сегодня, я подумаю об этом завтра., Тин Вульф

---

тупой фангрелинг

Лиам
О, ЛИАМ!
лиамлиамлиамлиамлиамлиамлиамлиамлиам
Лиам
Лиам
Лиам
Лиам
ЛИАМ
ЛИАМ
ЛИАМ
ЛИАМ
ЛИАМ
ЛИАМ

Л И А М




Все. Я закончила. Всем спасибо за внимание.

@темы: Тин Вульф, I'm so in love with Teen Wolf, I don't even need a boyfriend ©, в один миг перешол от отчаяния к эйфории ©, Лиам-лапушка

---

good night, dreamers

@темы: я просто оставлю это здесь, Если бы Бог хотел, чтобы мы думали только головой, он бы сделал нас колобками, Тин Вульф, Скотт MСкол, Стайзл спасигосподи

---

---

Думается мне вот что: Скотта с желтыми глазами видели, с красными - тоже. А теперь мне хочется, очень-очень хочется поглядеть на него с голубыми глазехами.

У кого-нибудь из мимо пробегающих нет ничего такого рода?

А то так лень в фш соваться.

@темы: Скотт MСкол, с дрелью в жопе

---

---

Тупо охуенный.

@темы: я просто оставлю это здесь, Тин Вульф, Скотт MСкол, тупо люблю Скотта

---

Жизненно

Ездили вчера за грибами с маман и сестрой. Пока ехали к нашему августовскому лесу, перетерли (собственно, как и всегда) кучу тем, но один разговор не могу не записать.
Короткая беседа, действующие лица: мама (М), я, боатюня (Б).

Я: Мы едем за грибами, хотя ни у кого не было на это сил, а ты захотела.
М: В этой семье никто меня не слушает.
Я: Все делают так, как ты хочешь.
М: Неправда.
Б и я унисоном: Правда, мама.
М: Нет, неправда.
Б: Только избранные вырываются из Матрицы!

На что мама, подумав, сказала: "Но не на долго. Я ловлю их и быстренько подключаю обратно".

Блин. Люблю свою маму

@темы: из личного архива, умер-как-гиена, в один миг перешол от отчаяния к эйфории ©

---

волшебно

Божественно и непередаваемо.

Обожаю мысленно представлять себя в таких местах, будто это не картинка вовсе, а то, что я вижу собственными глазами. Все остальное сразу уходит на второй план.

@темы: я просто оставлю это здесь, рецепт счастливой жизни - воображение

---

"Жизнь" пишется через "боль" и все такое

То ужасное чувство, когда понимаешь, что потерял флешку с хреналионом идей и заготовками для фиков, а копий нигде нет.

Вот дурья же башка.

Почемупочемупочему почемууууу было не перенести все на комп, как у всех нормальных людей? Мелькала такая мудрая мысль как-то в моей голове, но по каким-то причинам я ее быстро отмела.

Да я бы и не переживала, на самом деле, и не страдала, если бы не это чертово, дурацкое, ужасно-горькое НО.

НО: выписанный сюжет и отдельные фрагменты «Пандорума», расписанное ау про русалок, демон-скайлз, индейское ау, «30 дней» про запертого в бункере Скотта, мпрег про Джекоттов; ау,где Скотт - потомственный волк и брат четы Хейлов по линии отца. И это далеко-далеко не все.

А еще ВСЕ ЭТО теперь безвозвратно потеряно.

Остается только уповать на то, что какие-то куски всплывают у меня в голове, да и то не все

Поэтому. Я страдаю.

Пойду обожрусь яблок с горя на ночь глядя.

@темы: херим жизнь, Как сделать, чтобы проснулся, если не спишь?, морально самоуничтожился, Я не хочу думать об этом сегодня, я подумаю об этом завтра., несостоявшийся эмо

---

танцуют все

12.08.2014 в 00:15

Пишет  Asgardian Pirate:

Брачные танцы Тайлера Поузи xD

Охуенность этого чувака крайне запредельна.

Ноу, сириасли. Кто еще будет извиваться диско-червем рядом с Джей Ло и при этом чувствовать себя шикарно?))) Позяша продолжает радовать

Джей Ло: "Кто-нибудь уберите этого уебана со сцены"

А вообще, я залипла....

На этих раскачивающихся бедрах, на этой вертящейся заднице чтобееблеать. Если убавить света, добавить цветастые лучи прожекторов и фоном пустить музычку, это будет... один из моих кинков.

Стриптизер Пози.

Хотеть и жрать локти.

Жрать локти и хотеть.

.... пойду-ка я попишу.

@темы: bazinga, умер-как-гиена, радужно-тусинный Пози, в один миг перешол от отчаяния к эйфории ©

---

душевно

«Я знаю, что твои оценки в порядке» (с) Рафаэль Маккол.

Скотти успевает спасать жизни друзей, всех вокруг вообще, и при этом хорошо учиться.

Все те, кто говорит, что Скотт: картоха, идиот, недоучка, тупой, лузер и тд.

Пожалуйста. сосните хуйца вонючего гоблина Пусть вам будет стыдно.

@темы: этот фандом...

---

ох и ах

@темы: Тин Вульф, Скотт MСкол, тупо люблю Скотта

---

Внезапно ночью

До чего же природа интересная: хищники отличаются удивительной красотой, особенно дикие кошки.

Но наткнуться на такое ночью - помолиться за себя даже не успеешь, как тебя уже и не станет.

@темы: пресвятые джигурдинки

---

как же приятно

Смотреть сезон волчанки, когда тот уже полностью вышел, - офигенно.

Ближусь к концу 3Б.

И после сегодняшнего просмотра хочется сказать только одно:

И пришла 19-ая серия.

И пришел ногицуне-Стайлз/Скотт.

И мертвые позавидовали живым.

Потому как это прекрасно. Эта чертова лиса устроила им всем жесткую пати хард и танцы в кровь.

Единственное, что меня совершенно не обрадоволо, выразил какой-то чувак, а я просто процитирую. Картинкой.

Ибо нехуй. Нежное отношение Скотти к Стайлзу нерикосновенно, это не детская игрушка. Так-то.

И я залезла на архив и, надо сказать, он меня порадовал. Наконец-то я получила те самые-вожделенные даркСтайлз/Скотт с безнадежностью, отчаянием и болью. Не все еще было мною поглощено, но я в процессе.

И собственно - УРА! УРА теперь и у дарк-скайлза появился шикарнейший, непрошибаемый и канонный обоснуй. Авэ, товарищи

@темы: мозговая канализация, Тин Вульф, I'm so in love with Teen Wolf, I don't even need a boyfriend ©, я отказываюсь умирать трезвым! ©

---

TW SS 2014 Вуаля!

Подарок для  Drakon на  Teen Wolf Secret Santa.

Название: Узы
Автор:  Monstrr
Персонажи/Пейринг: Скотт, Стайлз, Лидия, Айзек, Джексон
Рейтинг: PG-13
Жанр: джен, мельком ангст
Предупреждения: каннибализм
Примечания: Старик Джордж - выдуманный персонаж.
Размер: 3140 слов
От автора: Эллисон уехала обратно во Францию. Но если честно, она тупо у меня не вписывалась в общую картину.

уля-ля

Сколько себя помнит, Стайлз всегда принимал правильные решения, когда все становилось серьезно и совсем не смешно. Когда отцу нужна была поддержка, лучшему другу угрожала участь быть избитым до полусмерти или кто-то узнавал о его, Стайлза, тайной любви, и надо было как-то выкручиваться, чтобы защититься от издевок. Это было давно. Так давно, что даже не верится.

Сейчас все по-другому.

Отец вежливо отказывается от выпивки на праздниках и не ложится спать, пока домой не вернется сын, живой и невредимый. Скотт больше не мальчик с астмой и его противники - не верзилы из параллельного класса, теперь у него другие враги, намного страшнее, но он сильный, настолько сильный, что защищает их всех. Да и с Лидией все намного сложнее, и узел, в который завязались отношения с ней, даже распутывать не хочется.

Не зря взрослые хотят снова стать маленькими: у детей все проще, глобальной проблемой считается сломанная игрушка, а не чокнутый друид, жаждущий мести, или заваленный трупами полицейский участок. Стайлз тоже хочет стать вновь десятилетней катастрофой для своих родителей, когда надо волноваться только о том, как со Скоттом пробраться в гараж старика Джорджа и при этом не получить нагоняй.

Особенно сильно это желание теперь, когда Стайлз ясно чувствует: на этот раз, соглашаясь на сладкие речи и обещание "так будет лучше для нас", ничем хорошим это точно не обернется. Потому что видя, как острые зубы вырывают из развороченного бока кусок жилистого и темно-красного, он железно уверен, что на этот раз оказался абсолютно неправ.

***

- Ты чертов псих, Маккол, - в тысячный раз повторяет Джексон, правда, уже скорее как напоминание самому себе, чем в обиду. - И твой ветеринар - тоже. Я ему зубы повыбиваю, когда увижу.

Айзек медленно поворачивает голову и расплывается в широченной улыбке.

- Ты же знаешь, что тебя уложат на лопатки еще за километр?

- Заткнись, - шипение в ответ.

- Дитону ведь не нужно особо что-то делать. Нет, стой. Ему даже из поликлиники выходить не придется.

- Я тебе сейчас ноги узлом завяжу, недоразумение.

Скотт понимает: они так сильно нервничают и боятся, что пытаются скрыть все раздражением и перебранками, чтобы отвлечь друг друга. Это, конечно, мило, но начинает порядком надоедать. Ему и самом не по себе, и лишние ссоры никак не помогают успокоиться. Из-за этих двоих и без того мрачное настроение в комнате становится чуть ли не враждебным.

Лидия, бледная и непривычно молчаливая, сидит на кровати и смотрит в стену - она тоже не в восторге от предстоящего, - пока Стайлз крутится рядом с приоткрытым окном, старательно ни на кого не смотря.

- Напомни-ка еще раз, - бормочет он, постукивая пальцем по бедру, - зачем мы это делаем?

Джексон и Айзек замолкают в ту же секунду, одновременно поворачиваются и смотрят в упор.

- Ну.

У Скотта плывет перед глазами и кружится голова. А ведь все только начинается, и самое тяжелое еще впереди.

- Чтобы укрепить...

Стайлз резко обрывает его:

- Да-да, "укрепить связь, сделать стаю сильнее" и прочее. Но зачем мы делаем это? Это, черт возьми, а не что-нибудь более безопасное и не такое безумное. Да хоть передачу плюшевого пони по кругу или обмен молочными зубами! Если, они еще у кого сохранились. Может, все-таки есть другие варианты?

Скотт вздыхает. Только не снова.

- Нет, - отрезает он.

Ему приходится развести края раны пальцами, потому что порез начинает заживать, а чаша еще полупустая.

- О, Боже мой, - сдавленно выдыхает Стайлз и, зажав рот ладонью, чуть ли не высовывается в окно.

Удивительно, но Скотт смеется. Заливается хохотом и качает из себя кровь, пока один смотрит на него, как на идиота, второй - взволнованно, третья - с опаской, а четвертый вообще стоит к нему спиной и пытается выветрить металический запах из памяти. Интересно, что с ним будет потом, когда придется не только дышать им?

- Он ведь не сошел с ума? - первые слова Лидии за весь день.

- Какое там, если и ума-то нет.

Скотт опускает взгляд вниз. Темная гладь идет рябью от каждой новой капли, дрожит. Запах собственной крови, тлеющих листьев вербены и ладана смешиваются в один, тяжелый и будоражащий. Руки слабеют, по спине к ногам растекается тяжесть. Остальные тоже чувствуют это? Скотт вздыхает и за доли секунды различает эмоции каждого из своей стаи: волнение Айзека, удивительную уверенность Лидии, сомнения Стайлза, который в непонятных для него ситуациях всегда не знает, куда себя деть, и раздражение Джексона и его нарастающий страх. Не за себя - за своего Альфу. Джексону до сих пор не нравится идея связать их всех вместе таким путем и он не перестает говорить об этом даже сейчас, когда стоит в доме Макколов, а путей отступления давно нет. Шипит, скалится, корчит мины. То, что он пытается скрыть, Скотт ясно видит, как будто кто-то расписал чувства Джексона на бумаге и выдал прямо в руки. Прошлое давит на него, жизни, которые его заставили забрать, не дают забыть о своих ошибках, тащат обратно в ночные кошмары. Он боится причинить боль - а ее точно будет много, сильной и ослепляющей, - поэтому сочится сарказмом и спорит с Айзеком. Защитная реакция.

Скотт надеется, что после создания связи Джексону станет легче и он перестанет в одиночку идти против себя и всего мира.

- Эй, - раздается тихо совсем рядом, потом на плечо ложится ладонь.

Скотт ощущает Стайлза за спиной, его волнение и тяжелый вздох на загривке, а вот чувствовать свою руку - нет. Разведенные в стороны ткани не могут срастись, тонкие ниточки вен пульсируют через тонкую подсохшую корку, кожа вокруг пореза побагровела. Стайлз перехватывает его локоть, отводит в сторону.

- Больше не надо, - говорит он, и голос у него почему-то ломается.

Только вынырнув из своих мыслей, Скотт понимает, что чаша полная до краев, и стая толпится вокруг него, склоняясь и глядя на него с одинаковой нескрываемой горечью. Но удивительно другое - все четверо стоят на рунах со своим именем, даже не осознавая это.

- Хорошо, - выдыхает Скотт, подхватывает чашу и поднимается на ноги.

Начерченный мелом круг на полу отрезает стаю от всего мира. Маленькая вселенная, которая принадлежит только им пятерым, позволяет расслабиться, развевает страх и толкает их ближе друг к другу.

Скотт поворачивается к Стайлзу и Лидии, Югу и Востоку, протягивает к ним руки - кровь опасно плещется по неровным краям, - сжимает губы в полоску.

Он готов. Он действительно хочет обезопасить свою стаю, сделать сильнее, укрепить связь. Хочет сделать их одним целым. Но одной решительности мало. "Ты должен сказать это", напоминает эхо голоса Дитона. И Скотт говорит. Слова слетают с языка прежде, чем мысли собираются в кучку.

- Вам, моему Вечному Пламени и Утренней Звезде, я даю источник своей жизни, чтобы он питал вас и помогал пылать ярко и бесконечно. Вы - те, кто развевает тьму, ослепляет наших врагов и указывает путь, когда отчаяние пытается загнать нас в угол. И никогда не дает забыть: кем мы были, кто мы сейчас и кем мы можем стать.

Это кажется немного глупым, но никто не смеется.

У Стайлза дрожат пальцы, когда он берет чашу из рук Скотта. Первый глоток дается ему с трудом: он мычит, жмурится и мотает головой, кажется, что его сейчас стошнит, и кровь растечется по полу, стирая белый узор руны. Видя его полупустой взгляд Скотт давит потребность все прекратить, притянуть его к себе за плечо и сказать: "Все хорошо, чувак, ты не должен себя заставлять". Он знает, что Стайлз не любит кровь и ненавидит все, связанное с ней, то, что они пережили вместе или в одиночку. Заставлять его пить кровь, пусть и лучшего друга, пусть ради них всех, - жестоко и подло.

Но Стайлз пересиливает себя, делает глубокий вздох и сглатывает, тяжело и громко. Белый лицом, он отпивает ровно половину и передает чашу Лидии, переступая с ноги на ногу, будто вот-вот упадет. В уголке рта остается яркий след. Стайлз быстро стирает его рукавом толстовки, упирается взглядом в пол и снова ни на кого не смотрит. Ему плохо, но не только от сладко-соленого привкуса во рту. Его нарастающую тревогу Скотт чувствует, как свою собственную - слабое, совершенно новое чувство. Будто Стайлз вывернулся наизнанку и все его чувства и мысли видны как на ладони. Голова сама вдруг поворачивается к растекающемуся сбоку доверию, и Скотт замирает, не в силах даже вздохнуть.

Первое, о чем он думает, - Лидии идет красный цвет.

У нее красные лаковые туфли, красный браслет с белыми бусинами и губы теперь - тоже красные, влажные и приоткрытые. Лидия проводит по ним языком, собирая темные капли; такая невозможно красивая и родная, самая храбрая из них всех.

Восхищение Скотта смешивается с горькими эмоциями Стайлза и мягкими волнами тепла, исходящими от Лидии, туманит голову. Воздух становится тяжелым и горячим, раскаляет легкие, заставляя сердце сжиматься от каждого нового чувства, не своего, пока еще незнакомого и слишком непривычного. Скотт понятия не имеет, что это, но оно показывает ему то, чего раньше он не видел - не мог увидеть, - и распахивает двери в чужие миры. Если это и есть та "цепь", о которой говорил Дитон, то Скотт готов отдать за нее всю свою кровь и пережить любую боль. Он еще не знает всю силу новой связи, но того, что он испытывает сейчас, уже достаточно, чтобы ни за что не останавливаться.

Скотт разворачивается на северо-запад, встает между Джексоном и Айзеком.

- Вам, моей Неистовой Грозе и Ночному Солнцу, - говорит он, и его голос крепнет с каждым словом, - я даю источник своей силы, чтобы он насыщал вас и делал сокрушительным оружием и прочным щитом. Вы - палач, что направляет свой топор только на тех, кто того заслуживает, верная опора, когда слабеет Свет и не остается сил бороться. Вы - те, кто и защищает до последнего и крошит в ничто угрозу, в какой бы форме она нам не являлась.

Две пары глаз, ярко-голубые и желтые, следят, как кофту тянут вверх, оголяя крепкие мышцы под смуглой, гладкой кожей. Скотт слышит тяжелый вздох Стайлза и стук сердца Лидии, теперь намного быстрее, чем раньше. Их мысли сплетаются вместе: "Хорошо, что я не волк. Хорошо, что мне не надо делать это", и вытекают в одно на двоих желание быть сейчас где угодно, но только не здесь.

- Мы можем...

- Нет. - Скотт уже знает, что у него хотят спросить. - Вам нельзя выходить из круга, пока мы не закончим. Никому из вас.

Напряжение плотной стеной окружает его с четырех сторон, воздух еще больше пропитывается страхом. Бояться за близких куда мучительнее, чем за собственную шкуру - Скотт знает по самому себе. Обычно это он чуть ли не трясется за своих друзей, поэтому и делает все возможное, чтобы оградить их от опасности. По той же причине он прекрасно понимает непривычно тихих Стайлза и Лидию, переплетающих вместе пальцы, и Джексона с Айзеком, которые смотрят на него глазами загнанных в угол зверей. Будто сейчас дверь выломают и нагрянувшая армия охотников заживо вскроет их самыми тупыми ножами из всего своего арсенала.

- Ты все-таки выбрал? - Айзек крутится на месте, прячет руки в задних карманах джинс - старая привычка унять нервы. - Где лучше, то есть, какую часть... твоего тела можно использовать. Ну, откуда мы можем...

Джексон услужливо заканчивает за него:

- Оторвать от тебя кусочек. - И криво ухмыляется.

О-о, Скотту знакомо это выражение лица.

- Особой разницы нет, - говорит он и улыбается. - Вы можете сами решить.

Он хочет добавить: "Не важно, что вы выберете. Я доверяю вам и не изменю своего отношения ни к одному из вас", но видя то, как Джексон и Айзек придвигаются к нему, как незаметно пробегают по его телу глазами, изучают, и ощущая слабеющий неприятный запах страха, понимает: не надо ничего говорить, они и без слов знают о его чувствах. Пережив столько всего бок о бок, они научились улавливать чувства друг друга, достаточно столкнуться взглядами.

Первым кусает Айзек. Прихватывает зубами кожу на плече, сжимает челюсти - Скотт жмурится и шипит - и тянет на себя. Он делает это аккуратно, даже бережно, но слишком медленно, неосознанно растягивая пытку для них обоих. Звук, с которым лопаются жилы и рвутся нитки мышц, бьет хлыстом по ушам; горло распирает подкативший ком. Айзек не смотрит - у него закрыты глаза, а из уголков уже бегут влажные прозрачные дорожки. Он давится хлещущей в рот кровью, сильнее стискивает зубы и резко дергает голову в сторону, вырывая кусок темно-красной плоти. Глотает он так же тяжело и через силу, как Стайлз до этого, и потом зажимает рот ладонью, дышит через нос, глубоко и шумно, сдерживая тошноту.

Скотт не издает ни звука. Обжигающая боль, от которой немеет рука, - не самая худшая, что ему довелось испытать. И дело даже не в этом. Не смотря на оголенное мясо и ледяное жжение разодранной кожи, Скотт думает только о том, что не может понять, почему плачет Айзек. Ведь это всего лишь тело - укус заживет, ткани срастутся и заново нарастят недостающие части. Такая рана не стоит слез, тем более того, кто до обращения каждый день боролся со своим ожившим кошмаром и терпел удары отца и его жестокие слова. Кровь с подбородка капает на светлый свитер - Айзек не обращает на это внимания. Он тянется рукой к темным подтекам разорванных мышц, чувствуя невыносимую потребность забрать чужую боль, но Скотт перехватывает его запястье, говорит:

- Оставь, я в порядке, - и снова расплывается в той самой улыбке, от которой Айзеку хочется упасть ему в ноги и разреветься в голос.

Сжимая губы полоской он отступает назад, почти к краю круга, так и не стирает кровь с лица, вытягивается струной. Теперь ему остается только смотреть.
Когда Скотт поворачивается к Джексону, тот уже стоит рядом и дергает его немного в сторону, опускается на колени. В отличие от Айзека он делает все быстро и уверенно, зато глаза такие же полупустые. Ему уже знаком вкус человека, но впервые он ощутит его на языке не по чей-то команде, а по собственной воле. Хотя Джексон думает, что лучше бы ему кто-то приказал, не оставляя выбора, тогда, возможно, ему будет чуть легче. Они со Скоттом не друзья, они - совершенное другое, намного большее, чем простая человеческая дружба, и есть его, пусть и всего лишь частичку его тела, - неправильно, отвратительно, жутко. Страшно не сделать больно, а не суметь остановиться.

Джексон наклоняет голову и не медля ни секунды вонзает клыки в правый бок - место, где Питер Хейл когда-то оставил свою метку.
На этот раз молчать не получается. Скотт вскрикивает: зубы вгрызаются в него до черных пятен перед глазами, нещадно рвут кожу и мышцы. Инстинкты кричат защищаться или вырваться. И если первое сдерживает понимание, что так и должно быть и на него никто не нападает, то второе даже при всем желании невозможно, потому что руки на бедрах держат в тисках, не давая сдвинуться. Это больно. Очень-очень больно, намного больнее, чем укус Айзека, перелом руки от Дерека или серебряная стрела, выпущенная в него отцом Эллисон. Скотт понятия не имеет, почему так больно.

Джексон не задевает кость или нерв, у него больше нет яда Канимы и ряда зубов-иголок. Но тем не менее он заставляет Скотта низко рычать и цепляться за светлые волосы в попытке отстранить от себя.

Стайлз и Лидия жмутся друг к другу, держась за руки, Айзек топчется на месте и нервно дергает подол свитера. Никто из них не может ни вмешаться, ни отвести взгляда от разодранного бока и мелькающих в нем зубов, ни закрыть уши и не слушать.

Острая боль режет в одной точке, не дает сосредоточиться, поэтому Скотт не сразу понимает, из-за чего она такая сильная. Джексон не просто ест - он пожирает его, вырывая кусок за куском из одного места, вгрызается в оголенные мышцы, слизывает сгустки крови, не останавливается. Не может остановиться.

Страх чужой боли сдерживает Айзека и делает нерешительным, человечным, а вот Джексона, напротив, гонит к хищной стороне, где можно не бояться и не думать, где чувства приглушаются и не мешают, оголяя животные инстинкты. Это помогает создать связь, но не такого они все хотели.

- Ч-черт, Джексон... - Скотт шипит и с трудом разжимает в пальцах его короткие волосы, кладет дрожащую ладонь ему на макушку.

- Джексон, - снова зовет он, и на этот раз зубы, прихватившие шмат мяса, разжимаются, ярко-голубые глаза встречаются с красными.

Скотт выдыхает, опускает ладонь на выгнутую шею, сжимает загривок.

- Хватит, - вежливая просьба на грани приказа. - Этого достаточно. Если, конечно, ты не решил разделить меня на двое.

Лицо Джексона за долю секунды меняется со звериного оскала на испуганное и растерянное, пугающе бледное. Он смотрит на темно-красные лохмотья, свисающие из развороченного бока Скотта, так, будто только сейчас замечает. Вскакивает и отшатывается назад, сталкиваясь спиной с грудью Айзека.

- Я... Я не хотел, - бормочет он, мотает головой, выставляя руки впереди себя.

Скотт слышит его голос у себя в голове: "Не знаю, что со мной было. Именно этого я и боялся. Прости. Прости, пожалуйста", и понимает, что буквально видит все чувства и эмоции Джексона, как и всей стаи. Только теперь намного лучше и отчетливее, чем раньше. Связь создана, концы цепи сплавляются вместе, намертво, и разорвать их можно только изнутри.

Боже мой. У них получилось.

- Чему ты радуешься, придурок? - ворчит за спиной Стайлз, щурясь. - Тебя только что чуть заживо не сожрали, а ты плясать готов.

Скотт даже не удивляется тому, как Стайлз улавливает его настроение, не видя при этом его лица. Вместо него это делает Айзек.

- Как ты понял? Ты же ему в затылок смотришь.

Стайлз на секунду зависает, тупо пялясь на него и моргая, потом косится на Лидию, неосознанно придвигаясь к ней еще ближе.

- Ты ведь тоже это почувствовала? - спрашивает шепотом.

Видимо, надеется, что три оборотня в шаге от него ничего не услышат.
- Я пока не знаю, что сейчас-то чувствую, - Лидия хмурится и смотрит, как нарисованная линия круга постепенно исчезает.

Следом, тускнея, стираются и руны с именами, дымка тлеющей вербены рассеивается и больше не туманит голову. В комнате становится светлее, хотя уже вечер и за окном давно темно.

Лишь поворачиваясь к Лидии Скотт замечает, что у нее необычно яркие зеленые глаза. Такие же яркие, как у Стайлза, Джексона и Айзека, и у всех зрачок обведен белым контуром. Скорее всего как и у него, Скотта, самого.

Он чувствует, как с быстро срастающимися ранами в него втекает мощь всей его стаи, как она питает и лечит его. Тело переполняет энергия, оно кажется легким и невероятно сильным, неуязвимым, способным на все.

Скотт прислушивается к стуку четырех сердец, чувствует сладковатый запах чужих эмоций, и ему становится понятна реакция Лидии. Они все, как и он, пытаются привыкнуть к новым ощущениям, путаясь в своих вперемешку с посторонними, и разобраться, где свои мысли, а где - чужие.

Скотт не может не улыбаться.

Больше нет барьеров и стен, никаких тайн и ни грамма лжи. Стайлз, Лидия, Джексон и Айзек видят Скотта, будто того вывернули душой наизнанку, как и он их всех. Им многое предстоит выяснить друг о друге, много неприятного и смущающего, то, что раньше хранили в секрете от всего мира и даже самого себя. Узы, которыми они теперь связывают друг друга, - новая и еще неизведанная территория. У них есть вся жизнь, чтобы узнать границы этой связи, ее пределы и способности. Пусть методом проб и ошибок, пусть через боль и обиды, но у них все обязательно получится.

И они сделают это вместе. Как одно целое. Как стая.

@темы: Джексон, фанфик, Айзек, Тин Вульф, I'm so in love with Teen Wolf, I don't even need a boyfriend ©, Скотт MСкол, Стайзл спасигосподи, Лидия

---

OTP Wars II

Сама от себя не ожидала, на самом деле

Название: Беги от меня
Автор:  Monstrr
Бета:  Kise x Kuroko Team
Пейринг: Кисе Рёта/Куроко Тецуя
Размер: 3204 слова
Жанр: ангст, слэш, дарк
Рейтинг: NC-17
Предупреждения: нон-кон, принудительный оргазм, насилие, дарк!Кисе
Примечание: написано по заявке на Kuroko no Basuke kink: dark!Кисе/Куроко. Игра в прятки. Беспомощность Куроко и насильственный оргазм. NH!

Открывать только после прочтения предупреждений

Страх — самое отвратительное и мощное оружие против человека.

Страх разрывает на молекулы уверенность в себе и своих силах, сбивает с толку и путает мысли. Из-за него рушится все, включая внутренний стержень и малейшие отголоски надежды. Страх убивает изнутри, ломает, сковывает, не дает дышать. Он делает слабым и беспомощным, отчаянным настолько, что сам себе становишься противен. Глядя страху в глаза одни застывают, не в силах пошевелиться, и с пустотой вместо мозгов ждут конца — неважно какого, а другие — несутся прочь со всех ног без оглядки.

Тецуя тоже бежит. Кроссовки скрипят по полу, легкие обжигает воздухом, мышцы горят и каменеют, кровь стучит в висках, оглушая. Быстрее, не оглядываться, только не оглядываться, всегда смотреть только вперед.

Пустые коридоры, закрытые на ключ двери, эхо собственного дыхания и почти непроглядная темнота. Старшая школа Сейрин впервые кажется настолько жуткой и опасной. В один миг она превращается в ловушку, стальную клетку без шанса выбраться, запирая один на один со своими кошмарами.

Такое уже было раньше, только школа была другая, коридоры — длиннее, да и сил бороться — куда меньше. Возможно, на этот раз у Тецуи получится избежать повторения прошлого. Ему уже не четырнадцать лет, он больше не худой мальчишка, которого до дрожи пугает мысль хоть на пару минут задержаться после вечерней тренировки, который на предложение друзей поиграть в прятки бледнеет и отвечает резким отказом.

Тецуя знает свой страх в лицо, знает, как его избегать и как с ним бороться. Но не смотря на это шепот подсознания чужим голосом все-таки напоминает ему: "Так ты думал и в прошлый раз". В прошлый, позапрошлый и все остальные "прошлые", начиная с ночи после самого первого. Меняется день недели, месяц и ход игры, иногда меняется концовка - всегда горькая и убивающая желание жить. Но шепот в голове и животный ужас всегда такие же — гонят изо всех сил, леденят кровь, заставляют вспоминать.

Чувствуя, как подкашиваются ноги, Тецуя заворачивает за угол и тяжело приваливается к стене, сжимает губы, чтобы не выдать себя рваным выдохами. Ровно через пять секунд в пустоте эхом разносится:

— Я иду искать!

Сердце бешено мечется в груди, кажется вот-вот проломит кости. Пальцы вдруг становятся ледяными, по линии позвоночника ползет дрожь, и на мгновение кажется, что совсем рядом раздаются чужие шаги. Тецуя закрывает глаза, переводит дыхание. Нет, показалось. Но расслабляться нельзя — если долго стоять на одном месте, то рано или поздно его найдут. Всегда находят.

Бесшумно добраться до конца коридора, потом вниз по лестнице и направо. Ноги несут его сами, чисто на автомате. Тецуя не думает, куда его тянет, а стоит, на самом деле. Но единственная четкая мысль среди всего хаоса, который творится у него в голове, — интересно, какой именно момент он упустил, не досмотрел, что снова оказался в этой ситуации.

Ах, да. Точно. Все началось с...

***

— Товарищеский матч. С Кайджо. Ты же не серьёзно? — у Хьюги голос измученного старика и до смешного кислое лицо.

Рико улыбается, и глаза ее как-то подозрительно сияют.

— Конечно, не серьёзно. Это даже матчем не назовешь. Вы просто потренируетесь вместе пару часиков.

— С Кайджо?

— Ага.

Хьюга борется с желанием убиться обо что-нибудь твердое. Быстро и безболезненно. Потому что Кайджо уже начинают надоедать с этими матчами-реваншами и прочей ерундой, которой они целой командой на пару со своим тренером всем игрокам Сейрин проедают мозги. Проигрывают — требуют отыграться, выигрывают — тут же назначают день следующей схватки. Чокнутые. И ведь присосались, чертовы пиявки в сине-белой форме, можно подумать, вокруг других школ для этого нет.

Спорить с тренером нет смысла, особенно когда Айда такая довольная. Значит, что-то замышляет, как всегда. Команда будет в полном восторге. Хьюга так и слышит их унисон: "Опять?", и скулёж. Когда-нибудь Сейрин, плюя на закон, всем дружным составом порубит Кайджо на мясные кубики. Однажды настанет этот прекрасный день, а пока надо убиваться на тренировке. Может, если порвать их своим баскетболом, они перестанут пилить Сейрин нервы.

Хьюга вздыхает и идет обратно на поле. Но проходя, ни он, ни Рико, уже зарывшаяся с головой в свои бумажки со схемами, так и не заметили Куроко, все это время стоящего сбоку от них. Почти белый лицом призрак, таящийся в тени.

Тецуя не может сдвинуться с места. Новость о предстоящей совместной тренировке вышибает землю из под ног и заставляет волосы на затылке встать дыбом. Это странно, потому что обычно такой реакции на Кайджо нет. Тецуя спокойно играет против Кисе, даже ходит с ним и Кагами перекусить после учебы. Он приручил свой страх и знает, что на виду у других людей он в безопасности. В конце концов, Кисе ничего не делает уже целый год после Тейко. Приходит после занятий в Сейрин, зовет гулять или побросать мяч на выходных, иногда звонит, чтобы поболтать, но не больше. Не подстерегает за углами, как раньше, не изучает голодным, незнакомым взглядом, не пытается остаться наедине. Кисе улыбается, открыто и искренне, радуется каждой встрече, достает своими историями с работы и часто шутит. Тецуя надеется, что Кисе успокоился, пришел в себя и избавился от той своей стороны, что до сих пор пугает до тошноты и почти детского желания забиться под кровать, сжимаясь клубком. Иллюзия дружбы делает эту надежду почти реальной и постепенно ослабляет стены, которыми Тецуя себя окружает. Все хорошо.

Но почему-то его не отпускает странное, тянущее ощущение, что что-то не так. Тецуя не может дать ему название, зато точно помнит, что уже испытывал его когда-то очень, очень давно.

Спустя три дня оно становится сильнее, почти звенит в ушах, когда во время перерыва Тецуя замечает, как его тренер и Кисе о чем-то говорят, то и дело на него поглядывая. Рико кивает, и по ее изогнутым бровям видно, что в основном она задает вопросы. Кисе, по обыкновению, говорит много и со странной улыбкой. Слишком милой и вежливой.

Тецуе это совсем не нравится. Как и то, что после совместной тренировки с Кайджо Рико заявляет:

— У тебя плохая выносливость, и мы должны это исправить.

Под "исправить" она имеет в виду дополнительные нагрузки и лишнюю парочку десятков кругов, пока другие убирают зал и принимают душ. Теперь Тецуя возвращается домой на полтора часа позднее, еще более измотанный. Занимается он один, что самое необычное. Рико, как он понимает, верит, что Куроко не будет халтурить и честно выполнит намеченную программу, поэтому и сама не остается, и не просит кого-то присмотреть за ним.

Хотя тренировки проходят спокойно, без проблем, что-то внутри сжимается каждый раз, когда все уходят, и в зале становится непривычно тихо и одиноко, не комфортно. Будто ждет чего-то неизбежного. И это самое "неизбежное" не заставляет себя долго ждать.

Тецуя роняет мяч скорее на рефлексах, чем от неожиданности: у его тела есть привычка каменеть, когда в пустом пространстве спиной чувствует прожигающий взгляд.

— Поздновато для тренировок. Разве ты уже не должен быть дома?

Тецуя не хочет оборачиваться: и так знает, кто стоит в дверях. Он хочет кинуть все и убежать как можно дальше отсюда, а еще лучше — просто исчезнуть. Но вместо этого собирает остатки сил и равнодушно бросает через плечо:

— Как раз решил закончить на сегодня.

Единственный незапертый выход перекрывает высокая фигура. Кисе дружелюбно улыбается, сверлит полупустыми глазами. Светлые джинсы, толстовка на молнии, из разреза виден кусочек чего-то серого — не спортивная форма и уж точно не школьная. Значит — из дома. Зачем тащиться под ночь в чужую школу?

Тецуя с трудом сглатывает накативший было ком, чудом давит подступающую панику. Ему-то уже точно понятна причина, была понятна с самого начала.

По спине пробегает неприятный холодок — знакомое чувство. Просто собрать вещи, не переодеваясь, накинуть ветровку и уйти до того, как Куроко окончательно перечеркнут все возможности побега.

В раздевалку с ним Кисе не идет. Он стоит там же, когда Тецуя выходит с сумкой наперевес и слабой надеждой, что ему все же повезет и его оставят в покое. В памяти всплывает смутно знакомая фраза: "Надежда умирает последней, и потому убивает мучительнее всего". И правда ведь.

— Я тебя провожу. Если ты не против, конечно.

Ребра сдавливает, не давая продохнуть, в груди расползается ледяное и жгучее. Против или нет — не имеет абсолютно никакого значения. Тецуя честно не понимает для кого этот театр. Хотя фильмы ужасов тоже начинаются с идиллий и пустых диалогов.

Проходя мимо Кисе, у Тецуи начинает все мелко дрожать: внутри и снаружи. Плечо мажет по деревянному косяку и это немного больно, но лучше так, чем нечаянно коснуться чужого плеча.

По сравнению с залитым светом ламп спортивным залом, школа встречает их кромешной тьмой и кажется давно заброшенной. Здесь уже никого нет кроме них двоих, а значит не у кого просить помощи. Тецуя съеживается и пропускает момент, когда позади затихают шаги. Вот она — последняя реальная возможность. Надо идти, уносить ноги, пока ему не наступают на пятки и не дышат в затылок, однако что-то заставляет остановиться и повернуть голову. И тут же пожалеть об этом.

Кисе упирается спиной в дверь, откидывает голову, не сводя с Куроко взгляда, того самого — парализующего, голодного, который ночами сводит судорогой не только тело, но и заштопанную психику. Кошмар Тецуи оживает в паре метров от него. Кошмар медленно поднимает руки и закрывает ладонями глаза, кривит губы оскалом, обнажая зубы.

— Раз, — растягивая гласные, шипит Кисе и без затяжной паузы продолжает:

— Два.

Не думая и доли секунды Тецуя скидывает сумку с плеча, швыряет куда-то вбок ветровку и бежит. Начинается. "Пять" и "шесть" долетают до него уже за поворотом, но такие же четкие и намного громче. У него есть время до тридцати, чтобы спрятаться. Пытаться выбраться бессмысленно: главные двери, пока еще не закрытые, находятся на другом конце школы. Если бы не животный страх, уже переходящий границу человеческого — сковывающего по рукам и ногам, — Тецуя и с места не сдвинулся. Иногда, до начала отсчета или пересечения взглядов, в корке подсознания мелькает: зачем убегать, ведь все равно найдут, где ни притаишься, найдут, выволокут и снова сокрушат все усилия и попытки жить нормально, открывая старые раны. Но прежде чем Тецуя успевает принять безвыходность своего положения и наконец сдаться, его уже несет, куда глаза глядят.

Уж что-что, а инстинкт выживания невозможно контролировать. Даже если бежишь не от смерти.

***

Первая часть игры заканчивается быстро: Кисе находит его почти сразу и с легкостью ловит за ворот футболки.

Довольно иронично: вместо того, чтобы убежать подальше, Тецуя делает крюк и возвращается в раздевалку, думая, что там точно искать не будут. Похоже, его мысли знают лучше, чем он сам. За что теперь и расплачивается.

Его разворачивают, удерживая за плечи. Тецуя поднимает глаза и деревенеет: прямо на него смотрит чудовище, часть прошлого, которую хочется вырвать с корнем голыми руками и сжечь, но никак не получается. Тело слабеет, кажется, еще чуть-чуть и ноги сломаются, как спички.

Чудовище широко улыбается и напирает, подталкивая, затем замирает, его взгляд неуловимо меняется, и жалкие остатки сил выдержать предстоящий кошмар в тот же миг становятся чем-то дико глупым и невозможным.

Тецуя знает, что будет дальше.

Кисе, не переставая улыбаться, отводит руку назад, и кулак, нацеленный всегда в одну и ту же точку, приближается будто в замедленной съемке, а потом все быстрее и быстрее. Голову откидывает назад, лицо немеет. Из разбитого носа тут же течет — теплые капли струятся вниз, щекочут губы и подбородок.

Первые пару секунд Тецуя ничего не чувствует.

Боль приходит чуть позже вместе с обидой, горячо щиплющей глаза. Когда Кисе восторженно смотрит, как его собственные пальцы размазывают кровь по бледной коже, а потом нежно гладит по щеке, оставляя красные разводы, и в следующую же секунду стирает ласку пощечиной.

Из Куроко вышибает последние остатки здравого смысла, и он захлебывается нахлынувшей как цунами истерикой. Если он не выберется прямо сейчас, то его с концами доломают и уже будет нечего собирать кусками в подобие целого, штопать и лечить нелепой надеждой. Он напрягается, будто тело вдруг не свое, а совершенно чужое и неуправляемое, бьет, куда может, пытается проскользнуть к дверям, однако его попытки быстро пресекают железной хваткой и приторно-сладким голосом:

— Курокоччи, пожалуйста, не дергайся. Иначе мне придется сделать тебе очень больно, а я этого не хочу.

Уже делаешь. Сделал. И не раз.

Тецуя дергается еще раз и тут же получает кулаком в живот, давится на вдохе. Тело сгибает пополам, тянет вниз. Его грубо перехватывают и кидают на пол, придавливая сверху. Собственная беспомощность уже не кажется такой горькой, как осознание, что не смотря на развитые мышцы и за год подросшие силы его, как и раньше, легко скручивают будто куклу, и он не может сделать ровным счетом ни-че-го.

Отвратительный влажный след заставляет вздрогнуть, стукнувшись головой о железную дверцу. Язык скользит по линии подбородка, обводит губы, слизывая кровь; от тихого полустона внутри Тецуи что-то трещит и рвется.

Когда чужие руки подхватывают бедра и тянут вверх резинку спортивных шорт, он вскрикивает и давится всхлипом.

— Нет, нет, нет, — пальцы отчаянно цепляются за тонкую ткань, мир перед глазами начинает дрожать и расплываться.

— Хва-атит. Я не смогу, — Тецуя судорожно мотает головой, пытается разглядеть хоть малейшие остатки чего-то человеческого в искаженном пугающим голодом взгляде, через которые можно достучаться, может — переубедить. Но не встречает там ничего и мельком напоминающего человека.

Тецуя смотрит в глаза своему страху и понимает, что абсолютно безоружен против него.

Первые слезы тихие и почти незаметные, едва ощутимым теплом разделяют лицо на три части, потом дыхание сбивается, и тело прошибают глухие рыдания.

— Курокоччи, Курокоччи, — повторяет как заведенный Кисе, поглаживая голубые волосы. — Курокоччи, успокойся. Твои слезы нам не помогут. Чувствуешь? — тянет за запястье вниз к выпуклому жару под застежкой джинсов. — Этому они тоже не помогут. Поэтому не плачь, ладно? — и прижимается губами к приоткрытому рту в отвратительно-невинном поцелуе.

— В конце концов, мы оба знаем, кто победит в этой игре.

Ответить не получается: руки смыкаются на горле, сжимают, отрезая доступ к кислороду. Тецуя пытается вздохнуть, вырваться или хотя бы ослабить хватку, однако, конечно же, у него не получается. Большие пальцы нажимают посередине — он давится воздухом, бессмысленно пялится вперед, ничего толком не видя. Только светлые волосы и белозубая улыбка разбавляя наступающую темноту.

Свинцовая тяжесть заполняет каждую клеточку. Руки безвольно падают по бокам, голова опускается на грудь; Тецуя больше не может контролировать свое тело. Не может и помешать, пока с него стаскивают шорты и нижнее белье, разводят в стороны ноги, согнув коленях, и гладят сначала по животу, затем — ниже. В ушах гудит, но он все равно слышит глухой щелчок — промежность неприятно накрывает прохладой, стекает между ягодиц, медленно, тягуче. Скользкие пальцы сразу давят на расслабленное колечко мышц и легко входят внутрь. Тецуя хрипит и захлебывается слюной; он настолько беспомощен, что не может даже сжаться. Горло снова стискивает, только на этот раз не руки — комок горечи. Каждый раз одно и то же и все равно будто впервые. К такому никогда не привыкнешь.

Пальцы медленно разминают, растягивают, скорее для удовлетворения собственных желаний, чем от заботы или каких-то светлых чувств. Хотя в их самую первую игру Кисе уверял, что позаботится о Куроко и подготовит его, потому что очень любит и не хочет причинять боль.

В том, как он врывается в измученное тело, силой берет то, что ему не принадлежит, в принципе не может быть и намека на любовь. Если только любовь — это огонь, который в ничто сжигает все, чем когда-то был, и заливает оставшийся пепел болью и страхом.

Любви нет и в нетерпеливых толчках, в придавивших к полу руках и сбивчивом горячем шепоте на ухо.

— Курокоччи такой мягенький и мокренький там, такой открытый для меня.

"Закрой рот. Не надо, не говори так".

— Это тело точно знает, кому принадлежит.

"Чертов лжец".

— Курокоччи ведь сам виноват. Он слишком соблазнительный и вкусный. Как я мог устоять?

"Это не правда, не смей обвинять других! Это ты, это всегда только ты".

— Мой. Красивый. Послушный. Мальчик.

"Замолчи, замолчи, замолчи-и".

Мир расползается силуэтами из-за дурацких слез. Тецуя задушено кричит. Его чудом не рвут до крови, как раньше, но это все равно больно, и он выгибается, пытаясь увернуться от скользящего между ягодиц члена. Ошибка.

— О-о, Курокоччи тоже нравится. Я так счастлив, — мурлыкает Кисе, коротко целуя пересохшие губы. — Тогда... Сейчас станет еще лучше.

Когда Тецуя чувствует, как в ладони сжимают его вялый член, он надеется, что ему показалось. К сожалению, кольцо пальцев у основания оказывается вполне реальным. Тецуя хочет откинуть от себя руку и не успевает даже дернуться: его хватают за волосы и прикладывают затылком об пол. Звенящая тишина резко оглушает, взгляд плывет. Накатившая легкость перекрывает боль, и реальность ускользает, погружая сознание в покой. Всего на долю секунды.

А потом начинается ад.

Вперед-назад, вперед-назад, глубоко, хлестко, с силой. Член хлюпает, скользя в покрасневшую, растянутую дырку, бедра шлепаются о ягодицы. Тецуя хрипит, уставившись в потолок, и даже не реагирует на то, что у него стоит от ласки незнакомо нежных пальцев. Грубое, непрерывное вторжение и медленные поглаживания никак не вяжутся у него в голове с одним и тем же человеком. А ведь сразу и не скажешь: движения совсем разные. Так странно. Ему не тяжело от придавившего сверху тела, почти не больно там, внизу, где в него беспощадно вгоняют член, и горло не саднит, хотя должно. Тецуя не отзывается даже на укус в плечо или выкрученный сосок.

Почему-то именно сейчас он вдруг понимает, зачем Кисе выжидал целый год, и это осознание заглушает физическую боль другой, той, от которой хочется вывернуться кишками наружу и истечь кровью.

Свободы не было. Никогда. Его просто отпустили погулять, набраться сил, чтобы опять сломать и на этот раз окончательно и бесповоротно.

И Тецуя действительно ломается. Трещит по старым ранам, разваливается в ничто, крошится жалкими остатками себя прежнего. Он неизбежно теряет что-то важное, оно ускользает прямо из пальцев, а сил дотянуться, вцепиться и не отпускать уже нет. Да и желания тоже — нет.

— Курокоччи, Курокоччи, — надрывно стонет в шею Кисе, вжимаясь в безвольное тело, пытаясь врасти в него кожей, мясом, костями, впитать в себя без остатка.

— Что бы ты ни делал, как быстро ни бежал, я ни за что тебя не отпущу. Никогда-никогда. Неважно, что ты в другой школе, — глубокий вздох, губы целуют мокрый висок, — и играешь не со мной. Никто в этом мире не любит тебя так, как я. И я заставлю тебя это понять.

Кисе Рёта — личный ночной кошмар, оживший страх, красивая оболочка с прогнившим внутренностями. Тень, которая утопит их обоих в своей пустоте.

Кончая в чужой кулак, Тецуя почти счастлив. Почти, потому что с пляшущими белыми точками оргазма под закрытыми веками и кисельными мозгами ему открывается еще одна истина: в действительности он не убегает от Кисе. Любой другой позовет на помощь во всю глотку, расскажет родителям или обратится в полицию, найдет способ вырваться. Тецуя, напротив, держит все в себе, старательно скрывает следы насилия и ждет. Каждый раз знает и ждет, никогда не пытается спастись, хотя интуиция буквально орет о надвигающейся опасности.

Он уже давно сломан, с той первой ночи. И все равно пытается сделать вид, что почти как новенький, целый, не раздробленный на кусочки. Теперь можно перестать.

Кисе целует его лицо, медленно гладит ладонями бока, мнет плечи, перебирает волосы и все это время обещает сделать Тецую самым счастливым человеком во всех существующих мирах. Конечно, после того, как окончательно вдолбит реальность своей любви Куроко в голову единственным правильным для него способом.

Подтянув к себе Куроко за бедра, Кисе трется о мокрую промежность, то не спеша двигаясь между ягодиц, то упираясь в яички.

Этому нет конца.

— Не... надо, — скулит Тецуя из последних сил.

Но огромная тень уже опять нависает над ним, прижимает худые коленки к груди, открывая жадному взгляду влажную, раскрытую дырку. Когда головка проскальзывает в судорожно сжимающееся колечко и внутри все снова распирает, Тецуя может думать только о том, как легко его тело принимает в себя горячий, пульсирующий член, впервые не отзываясь болью.

Они переплетаются руками, раскачиваются навстречу друг другу, этот темп непривычно медленный, и впервые не нужно стискивать зубы, чтобы сдержать боль. Тело отзывается теплыми волнами и тяжестью внизу, где член трется о подтянутый живот.

Это тупик, дальше дороги нет. Кисе выиграл самую важную игру, и теперь ему только остается пожинать плоды своей победы.

Цепляясь пальцами за широкую спину, Тецуя беззвучно плачет в плечо Рёты и жмурится до цветных пятен, не чувствуя ничего, кроме нарастающего напряжения в паху, ритмичных толчков и пустоты в груди.

Он больше не будет убегать. Потому что и спасать-то уже нечего.

@темы: Куроко, фанфик, Kuroko no Basuke, муза и чудовище, морально самоуничтожился

---

OTP Wars I

Название: Сердце хрустального мальчика
Автор:  Monstrr
Бета:  Kise x Kuroko Team
Пейринг: Кисе Рёта/Куроко Тецуя
Жанр: слэш, юмор, флафф, романс
Размер: 2083 слова
Рейтинг: PG
Предупреждения: шотакон
Примечание: Сейджуро и Тецуя - братья, Тецуе 8 лет, всем остальным - по 15.

чик-чирик

Кисе-кун очень красивый. Очень-очень.

Не так. Этого не достаточно.

Невероятно. Нереально. Безумно. Необыкновенно. Донельзя. Невыносимо.

Нет, все еще не то.

Запредельно. Да. Запредельно красивый.

У Кисе-куна блестящие волосы и глаза, как янтарь. Непослушная челка и искристая улыбка. А еще у него длинные-длинные ресницы, даже длиннее, чем у Мидоримы-куна, и когда он моргает, кажется, будто все вокруг замирает.

Кисе-кун похож на солнце. Он мечется по площадке как комета, оставляя после себя золотистый след, пылает светом так, что все остальное меркнет, утопая в его лучах.

Тецуя сидит на скамейке, поджав коленки к груди, и внимательно следит за номером пятнадцать. Он уже и не помнит, когда баскетбол Кисе стал для него важнее книг. Если раньше он прикрывался ими и незаметно следил за тренировкой, то теперь те одиноко ютятся в портфельчике, а сам Тецуя не может оторваться от игры, боясь пропустить даже маленькую деталь.

Перехватить мяч у противника, молнией с одного края поля на другой, с легкостью обойдя троих, прыжок. Мяч летит точно в корзину, предсказуемо, почти естественно, словно сорвавшись с кончиков пальцев, только там он и должен быть - четко под щитом противника, мазнув по белой сетке.

Идеальный трехочковый — совершенная копия одного из бросков Мидоримы.

Тецуя улыбается, видя, как команда облепила Кисе со всех сторон и радуется победе. Кисе никогда не проигрывает.

— Что, малыш, нравится баскетбол?

Дайки плюхается рядом, и на мальчика ложится его тень, закрывая от вечернего солнца.

— Хотя это глупый вопрос. — Большая ладонь треплет волосы. — С твоим-то братцем у тебя и вариантов небось ноль без палочки.

— Нет, — немного погодя говорит Тецу.

Его голос тонет в веренице возгласов, окриков и стука мяча, но Дайки все равно слышит, и его рука соскальзывает на худую спину, как немая поддержка.

— Нет?

— Мне очень нравится баскетбол, и брат тут не при чем. Я тоже хочу играть, когда вырасту. — И совсем тихое неуверенное:

— Только я не смогу забивать данки, как вы.

Такой маленький, хрупкий, он боится, что, даже став старше, будет куда ниже и слабее остальных и совершенно бесполезен на поле.

Дайки, похоже, так не думает. Он расплывается в улыбке и снова гладит светлые волосы.

— Не парься. Еще так вымахаешь, что Сейджуро тебе в пупок дышать будет.

Это совершенно неудачная шутка, но смех сам рвется наружу. Тецуя прячет его в поджатых коленках, как и свои, наверняка порозовевшие, щеки.

— И данков сделаешь до кучи. Меня переплюнешь. Может быть, — усмехается Дайки.

— Он всех нас переплюнет, — вдруг заявляет уверенный голос совсем рядом.

Тецуя вздрагивает и поднимает голову вверх — Кисе-кун очень высокий, почти как Дайки, — тут же снова прячет лицо, только на этот раз смущенно, чувствуя, как заливается краской.

Необычно яркие зимние лучи смягчили искры, сгладили, сделали солнце золотой пыльцой. Почти такой же сказочной и прекрасной, как кожа богини Сунны. Во всяком случае, так говорила та самая, запрятанная в портфеле, книга о мифах и легендах. Хотя Тецуя уверен, что Кисе-кун светит куда ярче любой покровительницы Света.

— И вообще, — странно довольно продолжает Кисе, — кто сказал, что Тецуяччи не может забивать данки? Еще как может!

На секунду Тецуе кажется, что над ним издеваются, но в следующий миг его подхватывают на руки и сажают на плечи, широкие и сильные, и на место подозрения приходит страх: пол оказывается слишком далеко, непривычно, огромные белые кроссовки — в разы меньше, голова идет кругом. Но так только поначалу. Потом Тецуя понимает, что сейчас он выше любого игрока, даже Мурасакибара-кун смотрит на него снизу вверх, а весь мир — необъятная территория баскетбола — почти как на ладони.

Прохладные пальцы обхватывают его ноги, аккуратно и надежно. Дайки, сверкая улыбкой, возникает сбоку, протягивает мяч; в тонких руках он тяжелый и большой, он, как и Тецу, — маленькая планета, и сейчас они оба вращаются вокруг одного Солнца. Подлетая к щиту, Тецуя буквально захлебывается восторгом, вцепляется в шершавую резину, чтобы не выронить. Уже оказавшись у корзины, под дружный рев всей команды он закидывает мяч в кольцо, не так красиво и дерзко, как это делает Дайки, не сокрушающе, как Мурасакибара, — по-своему. Неумело, слишком взволнованно, но уверенно Тецуя забивает свой первый данк, поддерживаемый рукой Кисе-куна.

Сзади воздух взрывают аплодисменты и чей-то свист, голоса сливаются в одну ревущую волну, предназначенную маленькому, сжавшемуся комочку. Он снова раскраснелся, щеки полыхают, было хорошо и неловко одновременно. На виду у всех, открытый, заметный — на него обрушиваются все взгляды. Ему, Тецуе, не привыкшему к такому вниманию, становится вдруг неуютно, страшно от собственного сияния. Ухватившись за мокрые от пота волосы — единственное, до чего дотянулся, — он тыкается лицом в светлую макушку, пытаясь спрятаться от всего живого и своего смущения в том числе. Под ним шевелятся, перехватывают подмышки, тянут вниз, и спустя мгновение Тецуя, прижатый к твердой груди, уже смотрит в искристые глаза. И жалеет, что его не оставили на месте, потому что улыбка, которой его одаривает Кисе-кун, вгоняет в алую краску еще сильнее и тяжело стискивает ребра, не давая воздуху протолкнуться в легкие.

Кисе-кун светится, переливается миллионами цветов, оторваться — нереально, можно только смотреть, впитывать и надеяться, что не ослепнешь.

Крупная ладонь скользит от плеча выше, по тонкой шее, ложится на пылающую щечку, гладит, едва касаясь. Внутри все переворачивается с ног на голову, пульсирует; Тецуя, кажется, начинает понимать значение выражения "сгорать изнутри".

— Похоже, скоро в нашем клубе появится еще одно чудо. — Его стискивают в объятии, через одежду почти вплавляя в горячее тело. — А пока Тецуяччи не вырастет, я буду забивать данки за нас двоих.

И в ту же секунду Тецуя понимает, что хочет отдать Кисе-куну все, что у него есть. Даже последнюю подаренную мамой плюшевую лису и любимые книжки, спрятанные от всего света в тайнике под кроватью.

Но этого недостаточно, — понимает он немногим позже, вспомнив, как Кисе-кун плелся с тренировки, волоча кипу пакетов, набитых предновогодними подарками от — как говорит Дайки — "безмозглого стада".

Недостаточно потрепанной, старой, но такой дорогой игрушки — последнее светлое воспоминание о маме, до того, как она начала увядать на глазах, а потом упорхнула из своего тела и стала ветром. Недостаточно перечитанных по десятки раз историй — сокровища, невероятный мир, до сих пор заставляющий сердце трепыхать в маленькой груди, едва глаза улавливают первые строчки.

Недостаточно и любимого ванильного коктейля, и детского шарфика, пусть слишком короткого для ученика средней школы, но самого теплого и мягкого, недостаточно заначенных сладостей и восхищенных взглядов. Этого мало-мало-мало. Это может дать любая, это и даже больше.

Тецуя ребенок, но он понимает, что практически ничего не может предложить Кисе-куну, Солнцу, у которого есть все.

Единственное, что ему остается — поделиться тем, чего нет больше ни у кого на этой планете. Его, Тецуи, сердце.

Поэтому маленькие руки старательно лепят из ярко-оранжево-розовой липкой массы знакомый силуэт который день. Пытаются, во всяком случае. Это тяжело. Каждый раз предполагаемое сердце превращается во что-то странное и непонятное, а новые попытки изматывают и раскатывают надежду до прозрачной хрупкости. Время идет, а ничего не получается. Пластилиновое нечто смотрит точками-глазами и напоминает перекрашенный кусок грязи, притащенный с улицы. Отчаяние окончательно накрывает Тецую. А потом так же быстро оставляет, когда Сейджуро заходит к нему в комнату и кладет на стол набор цветного пластилина - красного. И все, как ни странно, получается с первой попытки. Счастливый и довольный своим трудом, Тецуя бежит в библиотеку, — показать брату плод своих стараний, потом обнять, потому что без него он бы не справился.

— У меня получилось, — эмоций море, а голос все равно тихий и мягкий.

Брат, к слову, в библиотеке не обнаруживается. Зато там прячется дедушка, сидя в своем кожаном кресле, и, только услышав младшего внука, поднимает голову от кипы бумаг. Тецуя подбегает к нему и протягивает руки, в ладошках едва умещается большое, яркое сердце, гладкое и аккуратное. Трогательно красивое.

Дедушка улыбается, любуясь: Тецуя читает, изучает людей, смотрит, как играет в свой баскетбол Сейджуро, но никогда еще он ничего не делал своими руками. Приятное открытие выветривает из памяти недавно прочитанный договор и невольно заставляет вспомнить свою собственную любовь, давно покинувшую их семью.

— Сердце, не разбитое любовью, еще не сердце, — вырывается полушепотом из старика, но Тецуя слышит каждое слово.

Слышит и не понимает.

Только вернувшись в свою комнату он прокручивает призрачные слова еще раз в голове, и ему снова становится ясно, что дедушка очень мудрый и знает обо всем куда больше, чем восьмилетний ребенок.

***

Кисе-кун завис.

Кисе-кун хлопает своими прекрасными длинными ресницами и пялится на свои руки, будто держит в ладонях настоящую фею из сказки, а не очередной подарок, к которым должен был уже привыкнуть.

Подарок — две скрепленные алые половинки с трещиной по середине, раскрошенные маленькие ямки, переливающиеся на свету пятна клея.

Тецуя начинает подозревать, что Кисе-кун не понимает, что ему подарили, и как на это реагировать. Янтарные глаза кажутся слишком большими, удивленными, затянувшееся молчание накаляет желание сжаться в углу клубком и больше никогда-никогда-никогда.

Впервые Тецуя чувствует себя неуютно в собственном доме.

В пустом холле они одни: дедушка с отцом что-то обсуждают, закрывшись в кабинете, Сейджуро опять сидит за учебниками, едва из его комнаты вышли товарищи по баскетболу, Мидорима-кун давно ждет на улице. Он, похоже, предпочитает мерзнуть на вечернем холоде, чем чувствовать себя лишним.

Кисе-кун поднимает глаза — Тецуя кажется самому себе совсем крохотным и жалким. Он ждет, что сейчас, вот прямо сейчас, ему вернут "бесполезную и уродливую" фигурку, засмеют его и его хрупкие, неприметные, как и он сам, чувства, и страх ледяной паутиной уже ползет где-то в груди.

Тецуя выдыхает, развеивает оглушающую тишину.

— Это мое сердце, — говорит он, цепляясь взглядом за что угодно, лишь бы не прекрасное лицо, тем более — растерянные глаза. — Ну, оно стало сердцем после того, как я разбил его любовью. И теперь оно твое.

То, что происходит спустя, казалось, бесконечность, Тецуя не успевает даже заметить. Его вдруг обхватывает что-то большое, мягкое, привычно окутывает его целиком, а нос утыкается в шарф, светло-голубой, как небо этим утром. От шарфа пахнет апельсином, теплом и чем-то еще, приятно-легким и сладким, как и от золотистых волос, щекочущих веки.

— Спасибо, — горячий шепот в шею пускает по спине мурашки; теснота, цепляясь за плечи, сжимается сильнее. — Я буду оберегать его.

Тецуя думает, что расплачется прямо в пушистый шарф.

Спасает собственное удивление, когда он вдруг понимает, что смотрит в янтарные глаза, а чужие губы скользят по щеке, волнующе близко к его собственным.

— Тецуяччи, вырасти поскорее.

Кисе-кун необычно серьезный, далекий, хотя прижимается к маленькому телу своим, большим и длинным, и взгляд у него странный, переливающийся чем-то новым, незнакомым. Спрятанным далеко-далеко, предназначенным только для хрупкого мальчика с голубыми глазами.

А потом Тецую целуют, и мир уходит из под ног.

Целуют невесомо, медленно, пробуя на вкус, запоминая.

Дышать почему-то становится тяжело, и Тецуя снова чувствует, как внутри все вспыхивает и выжигает его с кончиков ушей до поджатых в светлых носках пальцев, а в прохладном холле внезапно становится слишком жарко.

Потом все как в тумане: его еще раз обнимают на прощание, что-то шепчут на ухо, запредельно красивый Кисе-кун улыбается ему тепло и открыто и, подобно Солнцу, ускользает, оставляя после себя отголоски света.

В ушах по кругу переливается сладкий шепот, будоражит, превращая тело в облако сахарной ваты, как та, которой позавчера угощал Мурасакибара-кун. Теперь Тецуя точно знает, что попросить у Санты Куроху, когда тот спросит, чего он желает больше всего на свете.

***

Мидорима встречает его кирпичным лицом и ощутимым раздражением. Сам виноват: никто не просил его топтаться на морозе. Хотя Рёта рад, что его подождали, а не бросили, учитывая особенности характера некоторых. В прочем, рад он только сначала, пока Мидорима не поправляет очки и выдает:

— Надеюсь, ты помнишь, что "твоему Тецуяччи" только восемь лет.

Рёту прошибает холодной дрожью. Где-то на уровне инстинктов он уже молится, чтобы его увидел только Мидорима. Нет, не так. Увидел кто угодно, кроме их капитана. Который, в первую очередь, был еще и старшим братом Тецуи, а уж это звание по праву давало ему честь скрутить наглеца узлом и до конца жизни пытать в подвале.

— Что? — Рёта смеется слишком наиграно, почти нервно. — К чему ты клонишь?

— К тому, — делая паузу между словами, чеканит Мидорима, — что Акаши тебя на корм своим лошадям пустит, если ты что-то с его братом сделаешь.

Первая защитная реакция слетает с языка мгновенно:

— Лошади не едят мясо.

— Ради Акаши они сделают исключение.

Рёта ежится и отступает на пару шагов в сторону.

— Мидоримаччи, ты жуткий.

Тот ничего не говорит, знает, что его поняли, и до станции они идут уже молча, оба в своих мыслях.

Лишь дома Рёта выпускает из ладони драгоценный подарок, который все это время сжимал пальцами в кармане пальто. Бережно кладет на тумбочку у кровати, рядом с семейной фотографией в черной рамке, смотрит на красное сердечко — единственное яркое пятно, теперь только оно цепляет взгляд во вдруг поблекшей цветастой комнате, — и почти физически чувствует потребность зарыться в подушки, лопаясь от счастья.

Он больше не боится Акаши, ему все равно, что скажет мир на его любовь, трепетную и нежную, запретную. Пока запретную. Это все не имеет значения.

Теперь у него есть сердце его хрустального мальчика, и Рёта подождет, подождет год, два, три, сколько угодно, чтобы потом поцеловать Тецую по-настоящему, глубоко и страстно, обнять его, сделать полностью своим и уже никогда не отпускать.

Подождет, потому что точно знает: его тоже ждут.

@темы: Куроко, фанфик, Kuroko no Basuke, РАДУГА-ЛЮБОВЬ-ГРИБЫ-ОВЦЫ, милота и стриптизеры в блестках